Блох обусловливает свое обращение к этой теме тем, что существовала такая давняя традиции в истории философии как философия религии. Гегель написал два тома «Философии религии», Шеллинг – четыре тома «Философии мифологии и откровения», Кант - критику «Религии внутри границ чистого разума», не говоря уже о средневековой схоластике, гнозисе и т.д. В истории философии религия всегда была темой для исследования и критики.

    Эпоха Просвещения сделала тему религии враждебной.    К тому же современное политическое положение превратило религию в устаревший феномен - ведь вся вселенная, по Блоху, из монархии с верховным господином превратилась в республику.

 Однако не исчезло то, что можно назвать «метафизической потребностью», потребностью в ответе на вопрос о смысле жизни. Блох приводит в качестве примера баварскую поговорку XVII-XVIII вв. выведенную на фасадах многих верхне-баварских домов: »Я не знаю, откуда я иду, я не знаю, куда я иду, меня удивляет, что я весел»[ii]. Блох продолжает линию Фейербаха, понимая религию как воплощение неисполненных желаний, возможных надежд, среди которых одна из главных – надежда на бессмертие. Религия становится выражением утопического сознания.

    Кроме того, религия играла роль идеологии в различных революционных движениях – как прежде, как и теперь. «Чем был “Капитал” для русской революции, тем была тогда библия для немецкой крестьянской революции, для английской, французской, итальянской»[iii]. Это связано, по мнению Блоха, с двумя моментами: во-первых, с наличием элементов утопизма в христианстве, во-вторых, как ни парадоксально, с атеистической тенденцией в христианстве.

   Что касается первого момента, то, по мнению Блоха, уже у пророков, в пророчествах Страшного Суда появляются «старейшие наброски социальной утопии»[iv]. Блох подчеркивает при этом момент устремленности в будущее: «Да, в Библии еще с пророков возникает омолаживающий поток совершенно особого рода. У Павла он местами объединяется с мистериями, но все же почти исключительно ради видимости, чтобы не сказать пропаганды. Само Новое (Neue) в христианском мифе заключается в отсутствии подражания воскресающим божествам древности, а воскресение и жизнь, как полностью   Новум в истории, должны возникнуть только сейчас. Только умерший-живой Иисус открывал верующим обновление внутреннего человека, происходящее день за днем (2 Кор.4: 16), обосновывал христианам слова о новом небе и новой земле (Ис.26). Только звезда, никогда ранее не появлявшаяся, указавшая волхвам путь к никогда не виданному ранее событию, освещала видения нового Иерусалима создателю Апокалипсиса и все переворачивающее слово Сидящего на престоле: Се, творю все новое (Откр.21:5). Таким образом, только благодаря Библии в мир наконец пришло как общественное, так и центральное представление об Incipit vita nova (начале новой жизни – С.В.), но еще не понятие ее. Здесь омолаживающий сказочный источник бил испокон века не в далеких землях или уже упоминаемых легендах об Осирисе или Аттисе. Он неоднократно показывался сам, Новум во времени, как будто до Иисуса не было ничего действительно Нового (Neues), только страстное желание этого Нового, указание, ожидание… Incipit vita nova сама начиналась для христианского сознания с точной исторической даты, с Понтия Пилата, чтобы в конце истории, когда явится Святой дух (Откр.16:7), начать восстановление, не оставляющее камня на камне. Понятие творения в этой связи изменило смысл как второе творение, in re, а не ante rem. Как генезис правого дела, оно помещалось у евангелистов в середину истории, у апокалиптиков — в ее конец»[v].

   Блох любил цитировать высказывание Господа из Книги пророка Исаии в Ветхом Завете: «Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце» (Исаия 65: 17). Для Блоха христианство - это «гуманно-эсхатологический, взрывчатый мессианизм»[vi]. При этом, по его мнению, в христианстве существуют две версии, две тенденции. Одна из них связана с потусторонним миром, вторая с посюсторонним. Этот дуализм связан с наличием в Библии двух линий – линии творения и линии спасения. Богу творения не нужна человеческая продуктивность и история, делаемая людьми, он совершает прыжок в Апокалиптическое. Напротив, бог спасения, Иисус как мессия - это бог Исхода, и он предполагает этот, а не потусторонний мир.

    Блох настаивает на том, что Христос никогда не говорил: «Царство мое не от мира сего» (Иоан. 18: 36), он не говорил: «Царство Божие внутри вас есть» (Лк.17: 21). В блоховском переводе с греческого последнее высказывание должно звучать так: «Царство Божие среди вас»[vii]. В этой фразе, по интерпретации Блоха, Христос обращался к фарисеям, указывая им, что царство Божие уже существует здесь и теперь, оно – в общине избранных, в учениках Христа. Христианство заключается не только в культе и утешении, оно – в отказе от господства и собственности, в мистической демократии.

 Эта линия была продолжена Иоахимом Флорским, к идеям которого часто обращался Блох. Заслуга Иоахима Флорского заключалась в том, что он перенес царство света в историю, пусть даже это будет и конец истории[viii]. Царство Божие, общество Третьего Завета, «Третий Рейх» (в немецком варианте) помещается в этом мире. Влияние Иоахима Флорского Блох считает огромным – оно обнаруживается в Богемии и Германии, в Англии и России. Что касается России, то Блох полагал: «Третий Райх» в понимании Иоахима начал воплощаться в СССР[ix]. Однако предпосылки такого строительства обнаруживались уже в русском православии. Блох считал, что восточное христианство не было столь жестко организовано, как западное, у православной церкви не было такой юридически отточенной схоластики. «В русском христианстве… жила постоянная неписаная   сущность Иоахима Флорского: она жила в легко воспламеняемом чувстве братства, в адвентизме сект, в основном мотиве всего: в незавершенном откровении»[x]. Подобная позиция, несмотря на ее «еретический характер», стала поводом для размышления в кругах современных теологов. Один из них, известный немецкий теолог Ю. Мольтман считает, что дело заключается в снятии старой дилеммы трансцендентности и имманентности, которая преодолевается Блохом в его исторической диалектике эсхатологического будущего[xi]. Мольтман признает, что теология нуждается и находится в процессе изменения и обновления. В этом процессе философия Блоха играет роль фермента, разлагающего старые и ложные компромиссы: «Она сводит религию и революцию к общему истоку и, возможно параллельной, будущей цели»[xii].

   Что касается второго момента, то, согласно Блоху, христианство создало еретика, и это лучшее, что вообще может сделать религия. Греческая и египетская религии не создали феномена еретичества, но вся история христианства полна им. Блоху принадлежат известные парадоксы: «…только атеист может быть хорошим христианином, только христианин может быть хорошим атеистом», «лучшим в религии является то, что она порождает еретиков»[xiii].

 При этом речь идет не о Ветхом Завете, а о Новом Завете. Именно в Новом Завете есть ряд высказываний, которые требуют совершенно определенной интерпретации. «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому в рай», «Я и Отец одно и тоже», «Кто видит меня, видит Отца»[xiv]. Блох трактует эти высказывания как свидетельство исчезновения Бога-отца и появления в них явно атеистического смысла. В христианстве заключены элементы атеизма и мятежа. Когда в истории церкви ереси исключались и преследовались, то это обедняло церковь. Поэтому сегодня, по мнению Блоха, необходима критическая переработка революционного хилиазма Нового Времени.  

        Таким образом, по мнению Блоха, в христианстве присутствуют моменты утопизма и атеизма, которые также могут быть использованы при движении к будущему.

[i] Bloch E. Atheismus in Christentum. Fr.a.M.,1968.