3.8. Конкретная утопия

3.8.1. Оптимизм конкретной утопии

   Традиционное понимание утопии предполагает прежде всего противопоставление существующему общественному порядку и выработку картины идеального общества будущего, что зафиксировано, например, в следующем определении утопии А. Нойзюсса: «Утопическая интенция конкретизируется точнее всего не в позитивных определениях того, что она хочет, а в отрицании того, чего она не хочет»[i].

       Предполагается, во-первых, что такое противопоставление предполагает более разумное устройство. Тем самым вводится постулат презумпции разумности будущего общества и презумпции неразумности существующего. Во-вторых, автоматически возникает критическая функция разума, и отсюда возникает вопрос о легитимации этой функции, что решается обращением к первому пункту. В-третьих, следует подчеркнуть зародыши плюралистического отношения к миру: согласно утопической установке, и мир, и общество, и люди могут быть другими. Здесь не только возможность изменения, но и возможность инакости. Именно здесь заключен эмансипаторский потенциал утопии: возможность быть другим, возможность построить иное общество.

   Правда, сразу возникает вопрос о соотносимости различных проектов, их способности к самолегитимации и отсыла к определенным ценностным иерархиям. В рамках парадигмы разума различные проекты социального порядка были обречены на подчинение или доминирование, ибо разум один и в каком-либо проекте он мог воплотиться с большей очевидностью или доказательностью.

     Блох предлагает иное понимание утопии и вообще феномена утопического.

 Прежде всего он различает утопичное и утопическое. Утопичное подходит к обстоятельствам чисто абстрактно и непосредственно. Оно стремится улучшить их, исходя лишь «из головы». При этом оно как бы схватывает поверх действительности, но в этом своем качестве ничем не лучше эмпиризма, который берет действительность снизу. В связи с различением утопичного и утопического возникает необходимость развести и формы их воплощения.

     Согласно Блоху, существуют конкретно и абстрактно становящиеся утопии. Абстрактными являются те утопии, которые не опосредованы наличными общественными тенденциями и возможностями социальной реальности. Казалось бы, Блох здесь повторяет Ф. Энгельса, когда говорит о появлении таких утопий, образов лучшего мира из собственного сердца и головы, характеризует позиции Оуэна, Сен-Симона, Фурье и т.д.

    Однако, на мой взгляд, его собственная позиция здесь проявляется достаточно отчетливо. Блох настаивает на самодостаточности утопий: «Когда утопический гуманизм вообще не согласуется с наличным миром, то тем хуже для этого мира, тем по праву ценнее и плодотворнее мышление по справедливости»[ii].

    Блох считает, что и упрек в абстрактности утопий может быть снят. Во-первых, речь идет все-таки об отчетливом «общественном маршруте» всевозможных улучшений мира. Во-вторых, нельзя говорить об отсутствии связи со своим временем и «забегании» вперед. Как раз это забегание указывает на издавна существовавшую – пусть и негативную – связь со своим временем.

 «Забегание вперед» скрывает целый ряд проблем и олицетворяющих их человеческих типов. В своей ранней работе «Следы»(1930) Блох в афористической форме описывает несколько возможных вариантов такого забегания.

   Прежде всего, можно мечтать о том, чтобы иметь больше колбасы. Такой человек остается там, куда он попадает, когда он достигает успеха. Далее идет тип, названный Блохом «честолюбцем» (Streber). Этот тип характерен для эпохи капитализма, но по большей части такой честолюбец-карьерист ничего не изменяет - ни в себе самом, ни в старом мире.

   Наконец, если не говорить о слугах, ставших внезапно господами („парвеню“), то гораздо выше всех уже упомянутых типов стоит фигура „авантюриста“ (Hochstapler). Он выступает не как карьерист, он скорее “синьор”, он чувствует себя таковым. Но в этой фигуре на первом плане скорее не аристократическое, а сказочное начало. И все известные авантюрные персонажи истории - Казанова, Калиостро, даже Лассаль – располагаются в этом спектре аристократизма-мятежности.

    Блоху важно подчеркнуть момент самоутверждения в феномене авантюризма. Без самоутверждения невозможно подняться вверх, достичь некоей продуктивности. При этом ясно, что оно не является полностью истинным или даже совсем не является истинным. Ведь юный музыкант Бетховен, утверждавший про самого себя, что он гений, по существу занимался авантюризмом - ибо он чувствовал себя тем Людвигом ван Бетховеном, которого еще не существовало[iii]. Без такой смелости, без такой дерзости нельзя достичь чего-то большого. Авантюризм является чем-то очень примечательным: ведь он показывает блеск, к которому все стремятся. Таким образом, Блох ставит проблему авантюризма как одного из источников утопизирования[iv].

   В-третьих, утописты выступают от имени носителей будущего общества, и потому их можно рассматривать и как высланных вперед квартирьеров, и как активных архитекторов. Таким образом, можно говорить о том, что Блох оправдывает известные утопические концепции, которые традиционно критикуются за «абстрактность».

   Однако задача Блоха состояла не столько в полемике с определенными оценками утопических произведений, сколько в выработке своей собственной позиции.   Блох формулирует свою задачу двояко: во-первых, должно быть снято сужение утопического, во-вторых, следует ввести понятие «конкретной утопии», чтобы преодолеть узкое и эвристически бедное понятие социальной утопии.

    Формула «конкретная утопия», предлагаемая Блохом, сама по себе парадоксальна, ибо может быть истолкована двояко: если брать традиционные версии социальной утопии, то они   абстрактны в силу именно своей конкретности, то есть подробного описания будущего устройства общества, быта, воспитания и т.д. Поэтому любой традиционной утопической версии можно предъявить упрек в конкретности, являющейся по сути дела абстракцией. «Абстрактная конкретность» – это каинова печать традиционного социального утопизирования.

   Блох же предлагает другое понимание, настойчиво используя предикат, вызывающий недоумение. Как может утопия быть конкретной? Однако он предлагает изменить смысл употребляемого термина: «конкретная» утопия подразумевает опору, схватывание реальных возможностей исторического процесса и их выражение в различной форме. Конкретная утопия опосредована Реально-Возможным и выражает его. Это такое утопическое, предвосхищающее мышление, которое отказывается от готово-застывших проектов будущего и скорее указывает направление движения, связанное с достижением действительно Нового, это «...человеческий орган для Нового, объективное агрегатное состояние Поднимающегося вверх»[v]. Блох всячески подчеркивает момент действительно Нового, которое предполагает многолинейное, прерывающееся, но постоянно возобновляющееся движение вперед-вверх. Подчеркнем в этой связи неприемлемость для него фигуры круга как мыслительной схемы: если новое - это крик петуха на рассвете, если немецкие романтики вместе с Гегелем понимали предвосхищение в смысле вспоминания, то ни о каком Новуме не может быть и речи. 

    Конкретная утопия всегда предполагает солидного (мечтающего и одновременно рефлексивного) субъекта и реально развивающиеся в мире тенденции. Только при наличии этих двух - активно взаимодействующих моментов - можно говорить о такого рода утопии.

    Блоховское понимание утопии радикально расходится с представлениями теоретиков Франкфуртской школы (Т.Адорно и М.Хоркхаймер), скептически относившихся как к возможностям разума, так и к возможностям утопии воплотиться в действительность[vi]. Блох, напротив, стремится представить единство утопии и мира, утопии и индивидуального и общественного сознания. Хотя, конечно, ХХ в. поставил серьезный вопрос: можно ли после Освенцима и Гулага не только писать стихи, но и полагать возможно-оправданным реализацию каких-либо, пусть и самых замечательных, утопических проектов? Блох отчетливо понимает это и тем не менее настаивает на оптимистической трактовке утопии и возможности ее реализации, пытаясь сохранить в человеческой культуре и истории потенциал гуманизма. 

    Исходя из такого понимания утопии, меняется и определение надежды.

[v] Bloch E. Das Рrinzip Нoffnung. S. 180.