3.7.5. Фронт, Новум

   Именно человек раскрывает содержащиеся в мире (природе и обществе) скрытые объективно-реальные возможности (латенции). Соответственно, Блох применяет категории, относящиеся в равной мере и к субъекту, и к объекту. Таковыми выступают у Блоха «Фронт» и «Новум». 

 Фронт — это наиболее передовой отрезок настоящего времени бытия и истории, где в одинаковой степени находятся и субъект, и объект, это первое из развертываемых определений Не, временная география Не. Не – это и есть фронт, и как фронт оно всегда находится в непосредственно проживаемом мгновении. Таким образом, категория Фронта соответствует и дополняет тезис о «темноте проживаемого мгновения», о которой говорилось выше. 

    Фронт – это не только временная, но и пространственная характеристика Не, поскольку это единственное место, где находится возможность. Это то место, где находится удобный случай, который, однако, можно легко упустить.   Фронт всегда актуален и всегда открыт в будущее. Блох определяет в качестве фронта то неопределенное состояние, «когда дальше идти нельзя, как раньше»[i], это предельная граница предшествующего и наступающего состояний субъекта, мира и общества. При этом «на Фронте» встречаются субъект и объект, взаимодействующие друг с другом и изменяющие друг друга. По мнению некоторых исследователей, категория Фронта введена Блохом для преодоления статичной онтологии[ii]. Если бытие понимается как уже ставшее, то как возникает новое? И если даже все движется, то оно возникает как уже предопределенное, заложенное в потенции. Тогда конец предопределен началом и движение бытия приобретает форму круга. Разорвать круг, ввести онтологическое обоснование и, если угодно, оправдание разорванности бытия – вот, вероятно, мотивы, которые двигали Блохом. Тогда и тезис о Еще-не-Осознанном, о мышлении, направленном вперед, получает поддержку в тезисе о Фронте как месте и времени встречи с возможностью, с новым.

Но что представляет из себя это новое?

  Новум (Novum)[iii].   Рассуждения, как всегда, начинаются с афоризма: «Не все то ново, что начинается». Будильник возвещает о начале обычного дня, который    большей часть похож на любой  другой день. Росток возвещает о весне и лете, которые в случае, когда человек не начинает в это время ничего особенного, не будут отличаться своей зеленью от прошлогодних. Такое Новое простирается не слишком далеко.

    Но Блоха интересуют другие функции Нового – ведь всякое Новое призвано соблазнять. Это, с одной стороны, некое обещание. С другой стороны, своеобразное утешение по поводу ставшего, которое в свете этого Нового уже не останется таковым.

   Новое же как Новум есть только такое будущее, «которого никогда не было и которое поэтому одно является подлинным»[iv]. Такое Новум отличается от псевдо-Нового, воспроизводящегося в повседневности. Однако такое Новое как Новум никогда не является абсолютно новым. В этом месте Блох подчеркивает связь любого нового с традицией.

   Будущее есть и в прошлом. Однако следует различать виды прошлого. Есть такое прошлое, где все мгновения истории могут ощущаться и находить себя самодостаточными. Но есть и другое прошлое -- такое, которое не закончилось, которое не застыло в окончательных значениях. И именно в таком прошлом и заключается будущее. Это прошлое Неготовости, Незавершенности. Тем самым формулируется критерий легитимности обращения к прошлому: «Обращение назад продуктивно в той мере, в какой оно предвосхищает движение вперед»[v]. И если история рассматривается с точки зрения незавершенности, то есть с точки зрения Новума, то именно здесь действует надежда.

 Кроме того, здесь появляется возможность отличать обновление и наступление действительно Нового. Блох настаивает на том, что обновление опирается на Давно Свершившееся. Новое же как Новум содержит предсхватывание еще никогда не появлявшегося. Часто обновление окружало Новое, и тогда так называемое возрождение давало рождению ход назад.

 Блох пишет о том, что «чувство потерянного рая снова затемняло собственное содержание действительного начинания»[vi]. И Ж.-Ж. Руссо с его призывами к «естественности», и Бернар Клервосский с его идеей восстановления «чистого христианства» и многие другие мыслители трактовали Новум исключительно как реставрацию. Поэтому вывод Блоха неутешителен: до сего дня категория Новум еще проглочена восстановлением.

   Это последнее замечание Блоха оказывается, на мой взгляд, чрезвычайно актуальными при анализе политической риторики 1980-1990-х гг. в советском и постсоветском обществе. Многообразие и популярность различных лозунгов, начиная с ключевого термина «перестройка», продолжаясь многочисленными «возрождениями» и «восстановлениями», указывают не только на консерватизм массового сознания, но и направляют энергию общества в тупиковый путь: как можно восстановить то, что было утрачено много десятков лет назад? Как это можно сделать с помощью современных, то есть уже во многом непохожих на своих предшественников, людей? Почему возрождение, то есть обращение к уже готовому, когда-то существовавшему, воспринимается как легитимное требование, а призывы к размышлению о невозможности буквального повторения прошлого встречаются столь недоверчиво? Декретированное введение прошлого (социальных институтов, обычаев, форм социального общежития и взаимодействия) становится основным способом социального конструирования и критерием оценки предлагаемых вариантов. Но тогда этот путь означает отсутствие возможности будущего. Путь практического позитивизма оказывается бесперспективным. И остается только согласиться с точкой зрения Б. Гройса, который считает: «Сталинский рай как воплощенное будущее исключал всякую перемену, всякую релятивизацию. Само время исчезло… Но это освобождение от утопии продолжает в некотором смысле быть утопичным. Теперь мы не настоящее принимаем за реализованное будущее, а будущее рассматриваем как продолженное настоящее... Возможно, мы... окончательно освободились бы от сталинизма, если бы снова стали утопичными»[vii]. Подобный тезис звучит в унисон с пафосом теории Блоха и это позволяет обратиться, после всех вышеприведенных рассуждений, к проблеме утопии, анализу которой Блох посвятил много страниц своих ранних и поздних произведений.

[i] Блох Э. Тюбингенское введение в философию. С. 240.