2. Еще-Не-Бытие как мечта, или Миф о троянской и египетской Елене
Если бытие всегда является бытием в возможности, тогда меняется как понимание самой реальности, так и тех феноменов сознания, которые связаны с воплощением этой возможности - мечты, идеала, надежды. Для Блоха интересной и эвристически перспективной является следующая проблема: идеал (или идол) может оказаться и часто является для мечтающего и надеющегося индивида более живым и реальным, чем его осуществление, которое, в свою очередь, может казаться неким фантомом.
В подтверждение этого тезиса Блох любил ссылаться на миф о греческой и египетской Елене. Он отмечал, что «сам миф - это одно из наиболее жизненно подлинных и наиболее значительных явлений, которые можно найти на улице утопия-действительность»[i]. Миф о прекрасной Елене в пересказе Блоха (согласно либретто Г. фон Гофмансталя) выглядит следующим образом:
«Мы в Египте или на принадлежащем Египту острове Фаросе, перед королевским замком. Появляется Менелай, один, на пути из Трои домой. Уже несколько месяцев его корабль блуждает по морю, носимый волнами от побережья к побережью, все дальше от дома. Свою отвоеванную жену Елену он оставил со своими воинами в тихой бухте; он ищет совета, помощи, оракула, который научит его, как найти путь домой. И тут из колоннады замка появляется - Елена, не та прекрасная и знаменитая, которую он оставил на корабле, а другая и в то же время та же самая. И она утверждает, что она его жена, а та другая, на корабле, это никто и ничто, это фантом, мираж, данный Парису Герой, чтобы одурачить греков. Ради этого фантома велась десять лет война, пали десятки тысяч лучших мужчин, самый цветущий город Азии превращен в руины. Но она, Елена, единственно подлинная, жила здесь в этом королевском замке, перенесенная Гермесом через море»[ii]. Таково краткое описание этого мифа. Каков же его смысл?
Согласно Блоху, египетская Елена осталась чистой, верной, не знающей ничего о Парисе. Это Елена без Троянской войны, не кокетка и не идол всех битв, не цена победы. Столь быстрая смена образа супруги действует на Менелая угнетающе, он не может поверить в это. Блох цитирует Еврипида, в пьесе которого Менелай восклицает: Тяжести перенесенных страданий я доверяю больше, чем тебе!». Менелай поворачивается и собирается уйти, но в это время с корабля приходит гонец, который сообщает, что на корабле та, кто называл себя Еленой, исчезла в столбе огня. После этого уже нельзя сомневаться в иллюзорности существования греческой Елены и подлинности существования египетской. Согласно Еврипиду, Менелай может быть доволен, он возвращается домой с настоящей, а не с иллюзорной Еленой. В Спарте воцаряется спокойствие.
Здесь кончается пересказ классического сюжета и начинается собственная интерпретация Блоха. На самом деле, считает он, троянская Елена или Елена-мечта имеет преимущество перед египетской Еленой. Десять лет она воплощала мечту и сама была таким образом мечты, пусть и иллюзорным. Но как раз поэтому более позднее исполнение желания - нахождение реальной жены - выглядит несколько тяжеловатым и несовершенным. Египетская Елена не участвовала в походах и приключениях - в отличие от троянской. Именно троянская, а не египетская Елена шла со знаменем, вобрала в себя тоску десяти утопических лет, ожесточение, многие ночи вдали от родины, суровые условия жизни в военном лагере, предвкушение победы.
Поэтому они и меняются местами: эта троянская сирена, с которой связывают мир вины, страдания, но прежде всего надежды, остается в данной истории почти реальной, а подлинная Елена почти фантом. У египетской Елены нет утопического блеска, она не увлекает со страстью в походы, военные приключения, ее не надо завоевывать[iii].
Вывод, который делает Блох: египетская реальность оказывается не столь реальной. В каждом свершении все равно содержится элемент надежды или объективно возможного. Бытие никогда не является только данной здесь-теперь действительностью. Оно всегда выходит за свои пределы. В этом смысле, по мнению Блоха, и в египетской Елене должно было быть что-то троянское, иначе эта история была бы невозможной и Елена не была бы целью борьбы.
Троянская Елена - это только лишь символ, она может иметь много имен и может использоваться в самых различных целях[iv]. Главное же здесь то, что она олицетворяет мечту, которая может оказаться реальнее самой исторической реальности и современной повседневности. Поскольку речь идет о мифологических образах, то стоит упомянуть, что, кроме оппозиции египетская Елена-троянская Елена, у Блоха встречается еще одно противопоставление. Дон Кихот, олицетворяющий абстрактную утопию, неопосредованную непосредственность идеалов, возрождающийся в политической романтике разного рода противостоит Фаусту, символизирующему опосредование, то есть анализ ситуации, диалектику субъекта и объекта и в этом смысле превосходящему абстрактное фантазирование и произвольную спонтанность[v].
Однако вернемся к проблеме Еще-Не-Бытия, которую Блох исследует с помощью классической категории “возможность”.