3.5.2. Проблема анамнесиса
Еще одно препятствие на пути Еще-Не-Осознанного — это анамнесис (припоминание) и построение будущего на этой основе. Неподлинное будущее — это то, что возникает в цикле повседневного существования (“постель, ждущая нас вечером"). Блох жестко критикует ясновидцев и ясновидения, называет их "вырождением подлинного предвидения". Не заслуживают внимания и предсказания сомнамбул. Согласно Блоху, у всех больших пророков от сивилл до Нострадамуса при предсказании будущего находилось слово, выходящее за пределы известных данностей. Но это лишь новое слово, в котором скрывается старое содержание. Так происходит потому, что у всех “предсказателей” мир предстает в виде круга, а будущее строится на основе инстинкта, предположения о совершенстве в начале.
Наиболее глубокое низвержение Еще-Не-Осознанного и всего связанного с ним, полагает Блох, осуществлено в философии Платона. В диалоге "Менон" говорится о знании как о припоминании[i]. Анамнесис — это припоминание души о виденном ею в царстве идей перед рождением. Именно анамнесис является основанием разумного познания[ii].
По мнению Блоха, линия Платона оказала большое влияние на дальнейшее развитие европейской философии. Плотин с идеей души как основы памяти, Фома Аквинский с учением об априорном свете разума, Декарт с врожденной идеей бога в виде знания-воспоминания, Лейбниц с его защитой априорного познания, Кант с идеей априорного разума — все это лишь развитие основ, заложенных Платоном. Блох критикует не столько идею априорности, сколько обусловленное ею отношение к бытию, понимаемому только как давно ставшее. Сущность (Wesen) есть Былое, Свершившееся (Ge-wesenheit) — вот основной тезис платоновской и последующих философий, который Блох не может принять. Он задается вопросом: почему социальные, технические и прочие утопии от Мора, Бэкона до Фихте не привели к созданию психологии и теории познания дневных мечтаний, Еще-Не-Осознанного? Проблема заключается не в каком-то недоверии к будущему, а во влиянии на философию статической жизни и статического образа мышления. Вера и сознание поднимавшегося бюргерства недалеко отошли от понятия готового, предопределенного мира. Продолжающая влиять феодальная статика обесценила понятие Нового.
Блох указывает на платоновскую традицию, однако подчеркнем, что, кроме этой традиции, существовало и другое направление в трактовке проблемы воспоминания - христианское. Здесь воспоминание попадает в контекст социально-исторической проблемы истории человечества и свободы человека в ней. Это уже не археологическое "повторение назад", а эсхатологическое устремление — "воспоминание о будущем". В таком контексте оно становится герменевтической категорией для истолкования истории жизни человека перед лицом Бога[iii]. Вспоминается определенное событие, которое сплачивает сообщество верящих в него людей, и тем самым это событие приобретает ценностный характер. Ведь речь идет о достижении возможной свободы и оценки того, что происходит сейчас с точки зрения желаемого состояния. Воспоминание становится не просто неким представляющим отношением с чисто познавательными функциями, а оценочной операцией сравнения.
В обоих случаях, подчеркнем, речь идет об определенной модели человека, в которой память (отвлекаясь от психологических интерпретаций) является сущностной характеристикой исторического бытия человека. При этом память становится тем основанием, которое позволяет применять разнообразные философские категории. Мы не можем помыслить себе ни классического субъекта, ни свободу, ни жизнь, ни историю, ни идеологию, ни истину, ни авторитет, не прибегая к категории памяти. Сохранение исторической и социальной преемственности (непрерывности), личностной и групповой идентичности, легитимация критики современности или прошлого - все это функции воспоминания. Воспоминание является синтетической категорией, объединяющей оценочные и познавательные моменты, движение назад и вперед, фундаментальные философские постулаты и единичные исторические факты. Оно изначально (осознанно или неосознанно) является сравнением прошлого и настоящего и в этом своем качестве может задавать различные стратегии поведения. Воспоминание позволяет человеку не быть одномерным, ибо дает возможность курсировать между прошлым и настоящим.
С одной стороны, воспоминания о прошлых страданиях могут ослаблять индивида и целые социальные группы, загоняя в тупик бесконечного воспроизводства утраченных иллюзий.
С другой стороны, воспоминание – при осознании неких границ и пределов (в виде констатации фактического положения дел: «так больше жить нельзя» или угрозы уничтожения, катастрофы и т.д.) становится практической критикой и может служить мобилизующей силой социальных и личностных изменений.
Забывание, по Блоху, есть модус воспоминания. Этот модус является "недостатком верности" по отношению не к Затухшему, а к Hезавершенному. Забывание распространяется не только на отдельные поступки, события, но и – в метафизическом плане – распространяется вплоть до пра-начала. В контексте блоховской концепции индивиды часто забывают Основу, гештальт неконструируемого вопроса Для Чего, движение к Что. Поэтому необходимо осознание и затем постоянное сознавание вопроса и Основы.
Подобная трактовка Блохом воспоминания и забывания вступает в противоречие с другой линией интерпретации этих феноменов, которая может быть обозначена как линия Ницше и Фрейда.
Согласно З. Фрейду, забывание служит поддержанию психодинамического равновесия посредством вытеснения неприятных содержаний из памяти сознания. Забывание связывается с бессознательным и попадает в сферу патогенного, ибо забывание основано на принципе «неудовольствия», и то, что забыто для актуального сознания, сохраняется в бессознательном и служит источником болезней. Тем самым забывание теряет свою легитимность и невиновность - что наблюдалось в дофрейдовской традиции толкования забывания, - и чем больше индивид убежден, что его забывание не требует оправдания, тем более настойчиво должен быть поставлен вопрос, почему это произошло[iv].
У Ф. Ницше забывание получает положительную оценку и трактуется как необходимый феномен жизнедеятельности: «…без забывчивости не может быть счастья, радости, надежды (выделено мной.–С.В.), гордости, настоящего»[v]. Ницше трактует забывание как положительную силу, делающую пережитое незаметным для нашего актуального сознания. Забывчивость не только сохраняет душевный порядок, но и является необходимым условием “сильного здоровья” и счастья: ведь счастье - это и есть умение забывать. Как можно жить, если помнить все, в том числе и прежде всего неприятное, происходившее с тобой? Сопоставляя воспоминание и забывание, Ницше пытается сформулировать парадокс меры соотношения этих феноменов в жизни человека: “... возможно жить почти без воспоминаний…, но совершенно невозможно жить совсем без забвения”[vi].
Забывание создает также и условия для восприятия нового: “... необходимо немного тишины, немного tabula rasa сознания для того, чтобы осталось место для нового и прежде всего для более благородных функций, для управления, для предвидения, предопределения»[vii]. Тогда получается, что новое возможно только при условии забывания и утопическое мышление изначально связано с забыванием, а это противоречит пониманию нового Блохом, стремящегося сохранить момент сознавания в процессе формирования и оформления нового.
Таким образом, Ницше трактует забывание как «положительную» силу и встает на сторону Леты в ее многовековом сравнении с Мнемозиной. Он толкует забывание как некий динамический, а не статический феномен, обладающий продуктивностью в том смысле, что благодаря ему создаются новые картины мира и новые мотивации к действию. Правда, Ницше не раскрывает другие аспекты, например, если воспоминание обладает волей, то насколько присущ волевой момент забыванию?[viii] Если у Ницше забывание и воспоминание трактуются в рамках дихотомии, то Блох выступает против жесткого разделения этих феноменов, против дихотомии прошлого и настоящего, используемой романтической идеологией. Согласно Блоху, объективно необратимо существуют Раньше и Потом, при обращении к которым возникают воспоминание и предвосхищение. Они противоположны по направлению: воспоминание идет назад, оно осовременивает прошлое и проходящее, предвосхищение ожидает и идет вперед, к будущему. Однако жесткого дуализма Раньше и Потом не существует: в истории эти два лика Януса никогда не переставали мирно общаться. Традиция не порывала отношений с революцией. В данном пункте Блох расходится с Ницше: последний говорил о том, что чем крепче корни внутренней природы человека, тем более он будет чуждаться прошлого[ix].
Блох же настаивает на связи с традицией и с прошлым. По его мнению, соотношение воспоминания и предвосхищения должно выглядеть так: воспоминание невозможно и не возникает без продолжающегося в нем ожидания. Согласно Блоху, вспоминается то, что еще не стало готовым и завершенным для нас, для истории. Разумеется, речь не идет о чем-то сладком, позолоченном. Воспоминание связано с неустаревшим прошлым и обладает значительной волей к повороту, к изменению. Тем самым Блох, давая термину собственную интерпретацию, примыкает к линии социально-революционизирующей роли воспоминания, заметной также у В.Беньямина и Г.Маркузе[x]. Итак, воспоминание должно выполнять функцию предостережения, а действительно Новое связано с надеждой как Сознаванием[xi]. Сознавание означает постоянное удерживание в сознании гештальта неконструируемого вопроса – Для Чего? Еще-не-Осознанное должно стать по своему акту осознанным, по своему содержанию – знаемым. Здесь достигнут пункт, когда надежда — аффект ожидания выступает уже не просто как душевное переживание, а осознанно-знаемо.
При этом очевидно, что Блох задает более сложную и более ответственную модель, чем Ницше. Если Ницше дихотомически-провокативно утверждает важность процесса забывания, то Блох пытается синтезировать оба процесса – воспоминания и забывания. При этом интерес Блоха к проблеме фрагментарного, проблеме социальной прерывности есть, по сути, интерес к проблеме онтологического, а не психологического статуса забывания, основывающегося на решении проблемы прерывности и непрерывности групповой истории и индивидуального человеческого существования. С другой стороны, Блох призывает противостоять забыванию, продуцируемому как самой структурой человеческого сознания, так и условиями жизни человека в современном обществе. Тем самым его концепция приобретает нормативный характер и становится неким ориентиром и критерием определенной философско-идеологической ориентации.
Сам же пафос концепции Блоха оказывается ближе, созвучнее постсоветской истории: как можно, продолжая известное высказывание Адорно, после ГУЛАГа принимать тезис Ницше о забывании как условии сильного здоровья, даже если учитывать психотерапевтические свойства забвения? Блох предлагает более тяжелый, длительный, но и более эффективный путь, требующий взрослого осознания и ответственности.
[i] Платон. Соч. М.,1964.Т.1. C.384–393;582–583.