3.3.3. Я есмь - заполненные аффекты и аффекты ожидания

  Голод действует не непосредственно, а через аффекты — прочувствованные инстинкты-побуждения. Согласно Блоху, их можно разделить на две большие группы. Первая — это так называемые заполненные аффекты (зависть, алчность, почитание), предметы которых уже существуют как готовые. Вторая — это аффекты ожидания (страх, боязнь, надежда, вера), их предмет еще не готов, он даже еще не существует. Различие этих двух групп состоит в следующем: "Все аффекты связаны с горизонтом времени, но только аффекты ожидания полностью открываются в этом горизонте. Все аффекты связаны с собственно временным во времени, то есть с модусом будущего, но если заполненные аффекты имеют ненастоящее будущее, а именно такое, в котором не происходит ничего объективно нового, аффекты ожидания по сути своей включают подлинное будущее"[i].

     Аффекты   ожидания, в свою очередь, также делятся на две группы — негативные и позитивные. Негативные — страх и боязнь. Страх — это состояние неопределенности, когда "почва колеблется", а люди не знают, почему так происходит. Когда страх становится более определенным, он превращается в боязнь.     Позитивные аффекты ожидания – надежда и уверенность. Уверенность — это ожидание выхода из ситуации, когда уже нет сомнений. Надежда — это ожидание неопределенного, но принципиально возможного позитивного. Надежда противоположна страху. Блох указывает, что субъективно надежда сильнее всего врывается в страх, а объективно — прилежнее всех остальных аффектов руководит ликвидацией страха. Она потопляет страх. 

     Надежда не только аффект, но и направляющий акт познания. Надежда — это наиболее человечное из всех движений души, более того, оно доступно только человеку. Она связана с наиболее далеким и наиболее светлым горизонтом. Однако, как ни парадоксально, именно этот атрибут человеческого бытия оказался вне поле зрения истории философии. Надежда — это "место в мире, которое обжито как наилучшая культурная страна и не исследовано, как Антарктика"[ii]. В соответствии с этим формулируется и задача философии: "Философия будет обладать совестью завтрашнего дня, партийностью будущего, знанием надежды — или она не будет обладать никаким знанием"[iii].

     Учение об аффектах приведено не случайно. Несмотря на кажущуюся простоту, здесь Блох пользуется определенным методологическим приемом. По его мнению, названные аффекты и инстинкты оказываются ключом к загадке мира. Только аффекты проникают глубоко в онтические корни человека. Учение об аффектах позволяет зафиксировать единство телесности и духовности, и тем самым характеристика содержания и форм проявления аффектов становится определением неких сквозных, целостных качеств индивида. И порыв, и тоска, и голод — все это синтетические качества, в равной степени присущие и телу, и духу. Подчеркнем также, что учение об аффектах — это точка опоры, оттолкнувшись от которой, можно начать путешествие к разгадке тайны мира. Особенно это касается аффекта надежды. В данном случае важно не столько некоторое душевное состояние индивида, сколько то, что надежда связана и направлена на то, чего еще в наличной действительности не существует, но что может возникнуть.

    Характеризуя в целом исходную позицию Блоха, можно сказать, что он исходит из некоего экзистенциального опыта. Этот опыт получает различные обозначения: тоска, давление, побуждение, желание и т.п. Общим для этих характеристик является выделение, во-первых, момента процессуальности, т.е. движения (изнутри-вовне, от индивида к миру, от пустоты, нехватки к полноте и тождеству и т.д.). Во-вторых, изначальная ситуация определяется через некую недостаточность (голод, нехватка). Общая для экзистенциализма фиксация внимания на экзистенциальном опыте индивида и принципиальной, онтологической недостаточности этого опыта, получает у Блоха специфическое выражение в виде категории «Чтобы» (Dass). Ясно и то, что Блох изначально не предпосылает существованию некую априорную сущность, а пытается определить существование из него самого. Сущность не определена изначально, скорее дана форма ее выражения и направление развития: ведь речь идет о саморасширении, а не просто о самосохранении. Сущность не является готовой, она развивается и изменяется.

 Нетрадиционная философская категория «Чтобы существования» выражает момент выхода за пределы самого себя не только субъекта, но и объекта. Данная метафора становится до предела сжатой, но эвристически очень плодотворной характеристикой неостановимого движения и изменения как человека, так и природы.

     Но если человек направлен вовне, в будущее и сам не определен заранее, а есть некая «открытость», то здесь может возникнуть предположение о близости версии Блоха к другим экзистенциалистским версиям человеческого существования, например к философии «заботы» М. Хайдеггера.

   Однако отношение Блоха к Хайдеггеру, своему «интимному» (Х. Фаренбах) противнику, было, мягко говоря, достаточно сложным.

      С одной стороны, можно обнаружить некоторые проблемы и идеи, привлекавшие обоих. Так, Хайдеггер тоже был против «статической онтологии», подчеркивая моменты временности и историчности, использовал категории «настроения»(«Stimmung») и «расположенности» («Befindlichkeit»)[iv]. Однако, с другой стороны, онтология страха не могла не вызвать возражения Блоха: «…пафос субъекта в этой онтологии является только страдающим, индивидуальным и движется к смерти вместе с полностью овеществленной «верой в судьбу»[v]. Блох прибегает к своеобразному социологическому редукционизму при критике Хайдеггера, этого «профессора по страху и заботе»[vi].

 Популярность философии Хайдеггера Блох объясняет «возбуждающим влиянием» его учения: «страх» затрагивает состояние мелкого буржуа («Kleinbuerger»), который потерял рабочее место и перспективы на будущее; «забота» затрагивает состоятельных буржуа («Grossbuerger»), движущихся к «Ничто». Таким образом, по Блоху, получается, что субъективная онтология Хайдеггера устремлена к нулевому уровню современной жизни, она рекомендует всеобщую пустоту и буржуазную повседневность как «экзистенциальные»[vii]. В позитивном плане выход оказывается частно-хозяйственным бытием: «Я-сам-Бытие» встает изолированно, лютеровски-мрачно против «затерянности в Man», против общественного мира. Хайдеггер, по Блоху, отрефлексировал архитектуру внутреннего мира тонущих социальных слоев, представив ее как «аналитику здесь-бытия вообще». Но, кроме того, он прорыл канал для иррационализма реакции. Ведь страх и забота несут в себе нечто героическое, как противостояние судьбе.

    Хайдеггер, по мнению Блоха, не избежал опасности витализма, и, кроме того, его «временность» есть, по существу, вечность, это такое время, которое не приходит ни к истории, ни к диалектике. Это такая философия, которой присущ скорее призыв к принятию закономерности, а не активного действия. Это философия остается насквозь понятийной конструкцией, то есть такой, которая обсуждает печаль, траур, но с которой можно жить. Здесь Блох возвращается к своей собственной теме: «Забота Хайдеггера не является затрагиванием самого себя (Selbstbetreffung), самообвинением в смысле экзистенции Кьеркегора, а объектом аналитики здесь-бытия»[viii]. Кроме того, если здесь-бытие - это бытие к смерти и смерть утверждается как абсолютная судьба, то тогда осознание вечной смерти делает общественное состояние человека настолько равнодушным, что оно может оставаться капиталистическим[ix]. Тем самым, согласно Блоху, зачеркивается традиция выводить из отчаяния возмущение, из возмущения - надежду. Итак, субъект Хайдеггера - это субъект интровертированного бюргерства, находящегося в упадке.

    Подлинный же субъект, по Блоху, это не буржуазный «поздний человек»(Spaetmensch), скрытый под маской здесь-бытия вообще, а угнетенный, затихший, но меняющийся человек[x]. И точно также субъект во времени - это не обособленный человек, отраженный в формализованных чувствах и витальных мрачных образах, а это диалектика истории и диалектическая надежда. Таким образом, несколько прямолинейно критикуя Хайдеггера, Блох открывает окрашенные в марксистские тона исторический оптимизм и гуманистический пафос, социальную активность и веру в возможность переустройства мира.