2.2.2. Неодновременность образа “Родины”
Таким образом, осознавание уникальности личной истории, связанной с каким-либо местом (при всей ее похожести на другие биографии), вызывает сильное эмоциональное чувство, которое при позитивном характере последнего становится фундаментом патриотического мировосприятия. Это обстоятельство привязывает образ Родины к некоей реально существующей (или существовавшей) конкретно-исторической ситуации.
С другой стороны, этот образ отражает желаемое положение дел, является проекцией желаний и интересов (как интимных, так и общественных) и потому может принимать самые разнообразные формы - родительского дома, ландшафта[iii], “града небесного”, определенной культуры и т.д. В советской традиции определения Родины и Отечества основывались скорее на пространственном признаке: “Отечество - данная политическая, социальная и культурная среда, в которой живет и трудится народ”[iv]. Более интересным представляется определение В. Брожика: ”Родина — это совокупность жизненно важных ценностей и значений, которые человек досконально знает и которые связывают его со средой”[v]. Однако, на мой взгляд, наиболее адекватным инструментарием при анализе образа Родины является феноменологическая социология - прежде всего, теория А. Шютца. Категории этой теории: естественная установка, актуальный и потенциальный масштабы действия, запас знания, структуры релевантности — позволяют наиболее точно описать как структуру ценностного патриотического сознания, так и отразить характер связи индивида с окружающим его обществом. Свойства же повседневного жизненного мира: очевидность, беспроблемность, понимаемость и т.д., — вполне могут быть применены при анализе образа Родины, существующем в общественном и индивидуальном сознании.
Можно сказать, что Родина — это то, что знакомо, очевидно, беспроблемно, безопасно, где я могу понимать людей, а они могут понимать меня. По существу, основные признаки Родины являются проекциями основных характеристик желаемого и воображаемого повседневного жизненного мира индивидов. Поэтому этот образ более субъективный, приватный, интимный, в отличие от понятия “Отечество” – более анонимного, отчужденно-политизированного и связанного с лояльным отношением к государству.
Внутренняя противоречивость образа «Родина» объясняет как некоторые особенности массового поведения людей (волны эмиграции в различные периоды истории в большинстве стран мира), так и стратегию идеологического манипулирования массами. В условиях СССР, в частности, происходило стягивание воедино различных характеристик Родины — образа, который должен был объединить прошлое, настоящее и будущее всех граждан данного государства. Воедино связывались экономические, политические, культурные, идеологические характеристики Родины как точки пересечения истории и географии. Этот синтетический образ должен был иметь не только пространственные, но и единые временные характеристики[vi]. Таким образом, синхронизация, своеобразная “социальная синтония” получали легитимацию посредством единой Родины. В рамках подобного образа социальный порядок оказывался торжеством одновременности, а неодновременность символизировалась социальным хаосом. Официальная одновременность приобретала первенствующее и доминирующее значение, а на долю неодновременности в общественном сознании оставалась роль реликта прошлого, музейного экспоната, туристического объекта, но не необходимого условия полноценной социальной жизни региона.
Начавшийся в середине 1980-х гг. процесс трансформации социалистического общества означал постепенное разрушение синхронности. Последнее обстоятельство привело к сегментации образа Родины в общественном сознании. Распадение единой Родины произошло не только объективно (распад СССР), но и субъективно. Такая субъективная переориентация сопровождалась прежде всего переворачиванием основных характеристик картины мира и картины общества: атеистический СССР – православная Россия, альтруизм – эгоизм, бедность – богатство и т.д. Вместе с тем усиление политического сепаратизма сопровождалось выдвижением различными политическими объединениями — прежде всего, национальными — собственных исторических и социологических интерпретаций образа Родины (например, развитие событий в Татарстане, Чечне, история движения российских немцев и т.п.). Таким образом, первая серьезная сегментация образа Родины означала ее регионализацию, строившуюся, прежде всего, на этническом основании.
Однако и внутри этнически однородного населения параллельно происходили аналогичные процессы. В соответствии с определенными ориентациями личностной и групповой самоидентификации образ Родины начал распадаться в общественном сознании на ряд сегментов. Видимо, можно говорить о тенденции появления и кристаллизации нескольких основных сегментов.
1. Экономическая Родина — место для эффективной экономической деятельности, обеспечивающее желаемый уровень жизни. Это место может приобретать самые различные очертания — банк, фирма, наконец, просто деньги. Это могут быть конкретные государства с их национальными экономическими особенностями (например, США, ФРГ, Израиль и т.п.) или же, в более общей форме, определенный тип общества (традиционное, капиталистическое, обновленное или ранее существовавшее социалистическое). За подобными поисками стоит все более нарастающая тенденция связывания образа экономической Родины не просто с благосостоянием, но с тем, что лежит в основе этого благосостояния – собственностью, владением определенным имуществом (капиталом). Эта тенденция напоминает традицию, существовавшую в Средние века и Новое время в Западной Европе, в частности в Германии. Право на жительство в определенной общине или городе могли получить прежде всего те люди, которые приобретали или владели собственностью (дом, двор, хозяйство). Это “право на родину”(«Heimatrecht»), по существу, означало, что наличие Родины связывалось с наличием собственности[vii]. Богатые люди, следовательно, могли иметь родину, бедные – не имели (не обладали “правом на родину”)[viii]. Поэтому пролетарский интернационализм в определенной степени стал продолжателем этой традиции. В советский период понятие Родины в значительной степени утратило свои экономические характеристики, а основной упор делался на политико-идеологические признаки. В настоящее время происходит возврат к прежней ситуации, когда определенный уровень экономического благосостояния во многом определяет отношение индивидов к действительности и предопределяет то или иное социально-культурное или политическое поведение.
2. Политическая Родина — реальное или воображаемое политическое пространство, обеспечивающее соблюдение — как в настоящем, так и в будущем — тех или иных желаемых прав человека, прав этнической или профессиональной группы. Этот образ является постоянным объектом политической борьбы: дискуссии по поводу устройства будущей России между политическими течениями, партиями в парламенте, во время выборов глав областей и республик наглядно демонстрируют многообразие моделей желаемой политической Родины. Здесь изначальное напряжение между реальной и воображаемой Родиной достигает пика и воплощается в многочисленных антиномических сравнениях (униженная – великая, разоренная – процветающая и т.д.). При этом способы разрешения напряжения меняются, например, переворачиваются отношения центра и региона: “сильный Урал — сильная Россия”. Новая политическая Родина должна начинаться с изменения не центра, а какого-либо региона.
3. Идеологическая Родина — различные философские и социологические концепции, идеи, лозунги, отражающие желаемую идеальную картину общества. Именно здесь модель воображаемой Родины воплощается со всей полнотой конкретных признаков и императивных критериев. Появление множества идеологем стало как способом интерпретации происходящих событий, так и убежищем для многих разочарованных (неодновременных господствующим современным тенденциям) индивидов и групп, резервной партизанской базой для стремящихся к каким-либо переменам. Стремительная социальная и политическая дифференциация общества заставляет индивидов и группы осваивать всевозможные идеологические ниши, черпать в них аргументы в пользу своей позиции, искать определенный идеологический комфорт.
4. Культурно-историческая Родина — место и время в истории человечества, мировой и отечественной культуры, которое отвечает эстетическим и культурным вкусам индивида или группы. Одних привлекает Средневековье, других — Древняя Русь, Париж начала ХХ в., Интернет или “та единственная гражданская...” и т.д. Возможности выбора такой культурно-исторической Родины многочисленны. Приведем пример из недавней советской истории. П.Вайль и А.Генис так описывали ситуацию 1960-х гг.: ”В начале 60-х гг. наиболее прогрессивная часть советской молодежи осваивала Америку, не пересекая государственную границу. Так называемые “штатники” — люди, отдавшие всю свою любовь чужой стране --- представляли в России утрированных американцев. Не имея возможности поменять континенты, они строили себе Америку прямо в Москве”[ix].
Очень часто примером такой же внутренней эмиграции становилось изучение иностранных языков, увлечение музыкой и т.д. При этом одним из самых существенных здесь является вопрос о “родине Родины”, то есть вопрос о происхождении и генезисе основных качеств Родины, поиске первоначала (религиозного или светского), основного события (битва, переворот, некое чудо, образование какого-либо социального института, оформление национального языка и т.п.), положившего начало истории Родины.
Разумеется, выделенные в качестве идеальных моделей сегменты носят достаточно условный характер и в реальном общественном или групповом сознании могут в чистом виде и не проявляться. Хотя, на мой взгляд, все они существовали и ранее, в советскую эпоху, как компоненты образа Большой Родины, не имевшие самостоятельного значения и ориентированные на общую для всех точку – центр. В постсоветское время они начинают оформляться как самостоятельные и, что важно подчеркнуть, часто не зависящие друг от друга, противоречащие друг другу ориентации. Можно любить свою культуру, испытывать отвращение к экономическому порядку, восхищаться родной природой и презирать политический режим... Причины столь быстрой распада прежде единого образа требуют серьезного исследования, но все же можно указать на ряд обстоятельств, существенно повлиявших на этот процесс и в той или иной степени продолжающих влиять ныне.
Прежде всего, наблюдался разрыв между официальным образом Большой Родины и той повседневной малой родиной, в которой пребывало большинство населения бывшего СССР. Неудовлетворительные условия жизни “внизу” не соответствовали картине общества, спускавшейся сверху, и порождали реакцию в виде внутренней и внешней эмиграции, диссидентства, преступности и т.д. Дистанцирование от официального образа Большой Родины, сложившаяся за годы советской власти традиция безместности[x] приводили к необходимости конструирования самими индивидами или группами своего собственного образа родины и его воплощения в жизнь. Кухня, квартира, дача, места прогулок, летнего отдыха, круг единомышленников — вот типичные попытки “самостроя” патриотизма в советское время. Необходимость индивидуальных усилий по созданию собственной комфортной жизненной среды, часто по принципу “Вопреки” – вопреки господствующей идеологии, морали, общепринятым вкусам, национальным традициям, вошла в привычку и, более того, приобретала черты новой национальной традиции.
Эта новая традиция ярко проявилась во времена перестройки, когда началось массовое (ре)конструирование ново-старой Родины. Снос памятников, переименование улиц и городов, провозглашение республик – приметы привычного процесса “делания” Родины, вышедшего из подполья, превратившегося из приватного в общественный. Положительным моментом в этом процессе стало снятие статично-сакральных характеристик Большой Родины, придание ее образу большей динамичности и субъективности. Однако релятивизация этого образа, различная у либералов и коммунистов, директорского корпуса и мафиозных группировок не только в рамках настоящего, но прошлого и будущего, привела к его значительному ослаблению и, вероятно, даже исчезновению для некоторых социальных групп. Проблемы, связанные, например, с иммиграцией русского населения из стран ближнего зарубежья в Россию (враждебность местного населения по отношению к переселенцам, часто встречающееся безразличие органов государственной власти к данной проблеме), лишний раз доказывают это.
Укажем, далее, на постоянно ухудшавшееся состояние окружающей среды, подрывавшее самые глубинные связи индивида с Родиной. Существовавшая ранее и существующая ныне привязанность к месту рождения, детства, проживания, образ Родины как ландшафт, воспетый романтиками начала XIX в., в конце XX в., становится анахронизмом. Деградация природы сужает пространство комфортного существования – как обрабатывать отравленную почву, дышать загазованным воздухом, купаться в мертвых озерах? Русские радиоактивные березки – символ прощания с прежней, советской Родиной. Но это также и прощание с Родиной-природой. В соответствии с этим и попытки спасения Родины начинаются часто с изменения отношения к природе, с экологизации политики и политического мышления.
Обозначенные сегменты образа большой и малой Родины претерпевают изменения, однако нельзя не заметить попыток синтезирования их в некий новый образ. Это происходит на различных уровнях, но, прежде всего, на региональном. Однако признание факта объективной и субъективной неодновременности в социальной, а следовательно, и в политической жизни, существенно ограничивает эти попытки и заставляет в конечном счете отказаться от идеи абсолютного, на себя замыкающего центра (хотя попытки действовать в противоположном направлении, несомненно, будут постоянно предприниматься). Все перипетии политической борьбы в постсоветском политическом пространстве так или иначе свидетельствуют о наличии такой тенденции.
Подводя итоги краткого анализа феномена неодновременности, подчеркнем, что децентрализация является не столько политической тенденцией, связанной с определенным периодом исторического развития постсоветского общества, сколько отражением и выражением атрибутивного феномена социальной жизни — неодновременности. Существование этого феномена практически во всех сферах жизни общества должно приниматься во внимание при выработке политических стратегий. Для новых социальных технологий это означает вызов и требование разработки концепции некоей “социальной ритмологии”, заменяющей, например, концепцию централизации и децентрализации. Общий смысл воссоздать уже невозможно или очень трудно, но в некоторых ситуациях его может заменить общий социальный или групповой ритм, учитывающий пространство и границы феномена неодновременности. Тогда и любые политические и социальные акции должны обязательно оцениваться в контексте создания, трансформации или разрушения определенных политических, культурных, идеологических ритмов. Другими словами, неодновременность как особого рода социальная упорядоченность — вот что должно стать предметом анализа при исследовании процессов трансформации постсоветского общества[xi]. Тогда можно переформулировать и поиски так называемой «национальной идеи»: любая версия национальной идеи должна решать проблему неодновременности, то есть проблему синхронизации различных сегментов экономики, общественного сознания, идеологии и культуры.
[i] Amery J. Jenseits von Schuld und Suehne. Bewaeltigungsversuche eines Ueberbewaeltigten. Stuttgart, 1980. S.74–102.