Вместо заключения: ГДР как “маргинал истории”
Однако классовый подход во внутренней и внешней политике, провозглашение тезиса о существовании народа ГДР, создание берлинской Стены создавали предпосылки для своеобразной автаркии, загоняло это государство в некую изолированную нишу. Отставание в экономическом соревновании со странами Запада, кризис идей и системы социальной самоидентификации порождало своеобразное “негативное ГДР-сознание” (Г. Гизи). Политическая ориентация СЕПГ на СССР и культурно-историческая ориентация большинства населения на Западную Германию порождали внутреннюю напряженность социальной жизни и общественного сознания.
Жесткие формы политического контроля делали невозможной существование широкой легальной оппозиции, и потому единственной массовой формой протеста стало бегство из республики. Мечта о более справедливом обществе, гуманном социализме оборачивалась репрессиями против инакомыслящих. Все эти тенденции так или иначе проявлялись с самого начала создания республики. И все они противоречили тому, к чему призывал и стремился Э. Блох.
Краткая характеристика политической жизни ГДР приведена выше для того, чтобы читатель ясно представлял себе, очевидцем каких событий был Блох.
Здесь есть определенный парадокс: Блох не мог не знать ни про восстание 1953 г., ни про чистки в СЕПГ, ни про сложные отношения руководства СЕПГ с критически мыслящей интеллигенцией. В то же время Блох оставался лояльным к политическому режиму и, по утверждению Каролы Блох, не хотел эмигрировать, несмотря на репрессии против него и его семьи[ii]. Если оставить в стороне такие очевидные психологические обстоятельства, как вера в социализм, наивность[iii], недоверие к империализму, то дело, вероятно, обстоит более сложно.
Мне кажется, что ответ можно найти в уже упоминавшейся вступительной лекции “Университет, марксизм, философия” в Лейпциге в мае 1949 г., в которой Блох досточно ясно обозначил свои позиции. Он с воодушевлением излагает основные моменты своего мировоззрения и особенно подчеркивает, что настоящее время – это “поворотное время”, которое совпадает с моментом молодости: “Время, которое окружает нас, молодо”[iv]. Он убежден, что именно сейчас открыт путь к лучшей жизни, которого до сих пор не было в германской истории. Одна из главных задач – «распознать историко-философские (geschichtsphilosophische) тенденции нашего времени»[v], и действовать в соответствии с ними. Если мир в целом и история в частности – это эксперимент, а не «последний и решительный бой», то тогда меняется отношение к социальной реальности и «метаисторическое» отношение к истории позволяет быть терпимым оптимистом. Такая позиция позволяет находиться как бы над историческим процессом, позволяет ставить диагноз современности и выявлять «латенции» – скрытые тенденции. И тогда первые строфы гимна ГДР, о которых речь шла выше, могли восприниматься Блохом в более широком историческом, а не только узкополитическом, контексте.
Отношение Блоха к современной истории позволяет говорить еще об одном его парадоксе: одновременной удаленности и приближенности к актуальной политике. С одной стороны, Блох был далек от политики: он не был членом СЕПГ, не принимал непосредственного участия в политической борьбе. С другой стороны, он оказывался постоянно вовлеченным в те или иные политические процессы современности: будь то борьба против фашизма, эмиграция или строительство социализма. Его, на первый взгляд, далекие от политики диагнозы, предостережения, напоминания оказывались, однако, наполненными энергией мысли, побуждающей к действию. Тем самым они представляли опасность для политических режимов как на Западе, так и на Востоке.
По моему мнению, философские и идеологические расхождения Блоха с правящей элитой ГДР были только вопросом времени, и если бы он не остался в ФРГ в 1961 г., то рано или поздно они проявились бы – только при более трагических обстоятельствах[vi].
[i] См: Geschichte der DDR. Informationen zur politischen Bildung. 2. Quartal 1991. S.20.
[ii] См.: Bloch K. Die Sehnsucht des Menschen ein wirklicher Mensch zu werden. Rede und Schriften. Bd 2. Moessingen-Talheim. 1989. S.67–72.