б) Потенциал политического протеста и конформизма
Существование ГДР сопровождалось различными формами протеста, в которых воплощалось недовольство отдельных лиц и групп политикой СЕПГ. Можно выделить несколько таких форм.Массовые выступления трудящихся. Выступления рабочих в 1953 г. были первым и последним массовым выступлением трудящихся в Восточной Германии. Трагический исход событий июня 1953 г., последовавшее затем строительство берлинской Стены в августе 1961 г. отчетливо показали невозможность успешного результата в лобовом столкновении с политическим режимом СЕПГ. Политическая память восточногерманского населения стала сдерживающим фактором при попытках создания широкой народной оппозиции.
Историческая ситуация складывалась таким образом, что граждане ГДР, (и прежде всего члены и руководители различных политических партий),решали свои экономические, политические или идеологические проблемы с существовавшим политическим режимом просто: переходили границу (до 1961 г.), стремились выехать из ГДР официально или не возвращались из туристической поездки. Наличие сильного соседа — ФРГ не только поддерживало, но и часто обесценивало оппозиционные настроения. Оппозиция прежде всего через “бегство из республики” — такова была основная форма массового протеста, ослаблявшая настроения протеста тех, кто остался в ГДР. В этом плане можно сказать, что массовый базис оппозиционных партий и движений появился только осенью 1989 г.[i].
Оппозиция внутри СЕПГ. Активно подавлялись формы внутрипартийного протеста: в 1950–1951 гг. произошла чистка СЕПГ в связи с кампанией против “шпионов и агентов” “ клики Тито”. Из партии было исключено 150 тысяч человек. В 1954 г. жертвами очередной кампании по очищению рядов стало почти 71% окружных секретарей СЕПГ. Попытки даже видных функционеров СЕПГ скорректировать курс партии и выступить против линии В.Ульбрихта также оканчивались неудачей. Так, в 1950 г. были исключены из СЕПГ такие видные коммунисты как Пауль Меркер, Лео Бауэр, Вилли Крайкемайер, Лекс Энде и др., в 1954г. – министр госбезопасности В. Цайссер, главный редактор центрального органа СЕПГ “Нойес Дойчланд” Хэрнштадт, в 1956 г. – члены ЦК СЕПГ — идеолог СЕПГ В. Харих, министр госбезопасности ГДР Э. Вольвебер, заместитель В. Ульбрихта по кадровой политике К. Ширдеван[ii].
Независимость церквей. В Восточной Германии, где когда-то родилась Реформация, протестанты преобладали над католиками, а следовательно, было сильно влияние лютеранских церквей[iii]. Несмотря на потенциальную близость лютеранства и марксизма (в силу утверждения активного выполнения мирского долга в своей профессии), взятый социалистическим государством курс активной атеистической политики (например, введение в 1954 г. “югендвайе” как альтернативного конфирмации праздника, устранение из школьных программ церковных уроков и т.д.) и собственная позиция церквей создали поле напряжения между ними. Этому способствовала и организационная структура церквей, которая не полностью была интегрирована в политическую систему ГДР. В 1948 г. в Айзенахе (Восточная Германия) все евангелические церкви окончательно объединились в сообщество Евангелических церквей в Германии (EKD). Практически с самого начала деятельности этого объединения, действовавшего по всей Германии, руководство ГДР добивалось заявления о лояльности со стороны евангелических церквей, находившихся на территории ГДР. Однако церкви проводили самостоятельную политику по самым различным вопросам, и это послужило поводом для разрыва отношений с ними в 1957 г.[iv]. После переговоров в июле 1958 г. премьер-министра О. Гротеволя с тюрингским земельным епископом М. Митценхаймом, возглавлявшим церковную делегацию, в итоговом коммюнике указывалось, что евангелические церкви уважают социализм, способствуют мирному построению народной жизни, принципиально согласны с мирными устремлениями ГДР и ее правительства. Позже синод не утвердил это коммюнике, но государство впоследствии постоянно ссылалось на этот документ, представляя его как свидетельство лояльности евангелических церквей. С 1959 г. примитивная атеистическая пропаганда прекратилась. Однако попытки наладить контакты с евангелическими церквями и оказать на них давление сохранялись[v].
Еще более сложные отношения сложились у руководства ГДР с католической церковью. Все католические епископаты, находившиеся на территории ГДР, были частью епископатов ФРГ, что служило источником постоянных трений. Интересно, что здесь в новой исторической форме воспроизводилась ситуация последней трети XIX в. Создавая объединенное германское государство, Бисмарк опирался на поддержку евангелической церкви, которая традиционно шла на союз с государством. Напротив, католическая церковь находилась под влиянием внешних сил (Ватикана и папы римского). Отсюда и пресловутая “Kulturkampf” (культурная борьба”) Бисмарка против этой церкви. Во второй половине ХХ в. положение для правящей элиты ГДР облегчалось тем, что почти 90% верующих Восточной Германии принадлежали к евангелической церкви. Лишь одна местность в ГДР отличалась преобладанием католиков — Айхсфельд (Тюрингия)[vi].
В целом же католическая церковь принципиально дистанцировалась от политической жизни ГДР (хотя иногда и выступала по конкретным вопросам — против “Jugendweihe” – праздника совершеннолетия, членства молодых католиков в Союзе свободной немецкой молодежи), пытаясь именно так сохранить влияние на массы верующих.
Таким образом, для 1950-х г. как и для последующих десятилетий, характерны напряженные отношения между церквями, с одной стороны, и социалистическим государством и СЕПГ – с другой. Сохранение значительной степени автономии и политической независимости церквей явилось предпосылкой сохранения и накопления потенциала протеста, проявившегося в открытой форме только в 1980-е гг.[vii].
Специфика политического конформизма в ГДР. Тенденции массового сознания населения послевоенной Восточной Германии несли на себе отпечаток предшествующих десятилетий — конформизм, боязнь или нежелание конфликтов. Известная писательница ГДР Криста Вольф отмечала: ”У многих представителей моего поколения... от их прежних стереотипов осталась тяга к растворению в массе и к подчинению, привычка к четкому исполнению своей функции, вера в авторитет, стремление к согласию с большинством, но прежде всего — страх перед выражением своего несогласия и сопротивлением, перед конфликтами с большинством и перед возможностью исключения из группы”[viii]. Подобные настроения масс культивировались еще и с помощью идеологических клише СЕПГ об отсутствии антагонистических противоречий при строительстве социалистического обществе[ix]. Кроме того, эта установка поддерживалась и партийными функционерами, боявшимися раскола партии (см. о событиях в 1953 г.).
В качестве авторитетов, задававших определенные образцы поведения и интерпретации, часто выступали известные деятели культуры. После войны в Восточную Германию вернулись многие выдающиеся писатели — Б.Брехт, И.Бехер, А.Зегерс, Ф.Вольф, В.Бредель, Э.Вайнерт, В. Лангхофф, С.Гейм, А.Цвейг и др., певец Э.Буш, художник О.Нагель, другие известные художники, актеры, музыканты[x]. Во многом благодаря их усилиям создавался политический образ новой республики. Образцы социально-политической идентификации успешно усваивались, когда они исходили от литературы, а не от политической системы. Лотар де Мезье, последний премьер-министр ГДР, отмечал, что на многих представителей его поколения в 1940-е и 1950-е гг. большое влияние оказал факт приезда известных писателей именно в ГДР, а не в ФРГ[xi].
Успешная идеологическая эксплуатация популярных среди населения ориентаций на “порядок”, “стабильность”, “ дисциплину” позволяла, на мой взгляд, нейтрализовать нежелательный общественный резонанс от использования репрессивных мер против инакомыслящих – и членов СЕПГ, и непартийных. Политические процессы против В. Янки, Г. Леста, Р. Хавемана, В. Хариха, Р. Баро, И. Хюбнера не вызвали заметного общественного негодования, за исключением реакции небольшой части радикально настроенной художественной интеллигенции.
Долгий разрыв в традиции массового протеста не может быть объяснен только негативными социально-психологическими факторами - страхом, пораженческим шоком и т.д. Он связан гораздо больше с тем обстоятельством, что патерналистская политика социалистического немецкого государства была достаточно эффективной (социальное обеспечение, воспитание детей, система образования), а система идеологической обработки населения использовала реальные настроения масс построить справедливое антифашистское, антикапиталистическое общество. Приспособление к существовавшей системе сопровождалось и чувством удовлетворения от жизни в ГДР[xii] .
Население пребывало в своего рода “коллективном анабиозе”[xiii], вследствие которого отсутствовала широкая массовая оппозиция, а уход в частную жизнь стал преобладающей формой “внутренней эмиграции” от господствующей политической системы. Это проявлялось в организации небольших сообществ (кружков, компаний и пр.) по интересам, ориентации на семью и обустройство быта –квартиры, садового участка, приобретение автомобиля и т.д. Повседневной привычкой миллионов стало “аудио- и видеоэмиграция” — ежевечерний просмотр западногерманского ТВ, не говоря уже о радиопередачах из ФРГ и Западного Берлина. Провозглашенный Ульбрихтом “социалистический гемайншафт людей” если и существовал, то именно в форме таких малых объединений, членов которых объединял страх перед “Штази”, неприятие политической среды, отказ от политической карьеры и т.д.[xiv]. В целом же социальное поведение подавляющего большинства восточногерманского населения характеризовалось приятием существующего политического режима и приспособлением к нему.
[i] Следует подчеркнуть, что столь массовый базис просуществовал только до весны, до выборов 18 марта 1990 г. После победы тех сил, которые ориентировались на воссоединение Германии, политическая активность населения пошла на спад.
[iv] Конкретным поводом стало соглашение EKD с правительством ФРГ о деятельности священников в армии. Несмотря на это, церковь сохранила свои привилегии: обучение теологов за государственный счет в 6 старых университетах, лесные и сельскохозяйственные угодья, и хотя рамки традиционной социальной работы были сужены, но реабилитация душевнобольных и физически неполноценных людей была продолжена (см: Henkus R. Die evangelische Kirche in der DDR // Deutschland-Handbuch. Eine doppelte Bilanz 1949–1989. Bonn,1989. S.194–196).
[ix] См.: Актуальные проблемы строительства социалистического общества в ГДР. М.,1987. Вып. 4.; 30-летие ГДР. М., 1979.
[x] См: Хепке К. Жизненные ценности и наши книги. М.,1988. С.24–27. Некоторые конкретные подробности вхождения эмигрантов в новую историческую ситуацию можно найти в интересной книге Г. Вайса “Утром, после войны”( М.,1984).
Следует отметить, что у творческой интеллигенции проблемы были не только с властью, но и с “народом”. Послевоенная ситуация с прибытием интеллигентов-антифашистов на родину была трагичной вдвойне: во-первых, популярность национал-социалистического мировоззрения среди населения означало существование значительной мировоззренческой дистанции, во-вторых, данная ситуация накладывалась на историческую традицию, о которой И. Бехер с горечью писал в 1952 г.: “Ко всему тому, что не по его части, немец в своем высокомерном чванстве склонен относиться лишь с пренебрежительным снисхождением, если он вообще соблаговолит принять это к сведению. Так же обстоит с литературой. Судьба выдающихся немецких поэтов и мыслителей свидетельствует о том, что они жили и творили среди своего народа, как чужие, и это их одиночество не могло быть возмещено запоздалым почитанием, казенное лицемерие которого было равно нанесению новых оскорблений этим непризнанным. Никто не станет утверждать, что в нас, немцах, живы традиции Гете” (Бехер И.-Р. О литературе и искусстве. М.,1981. С. 29). Тем не менее очень многие представители интеллигенции считали свой союз с народом достаточно крепким на основе веры в научный разум и слово, на основе стремления к справедливости и антифашистской миссии, высоко оценивали интеллектуальный потенциал народа (например, в высказываниях писателей ГДР о развитии республики и изменении общественного сознания эти иллюзии проявлялись весьма заметно, см: Вопросы литературы. 1970. %u2116 12). Нередко можно было встретить подобные высказывания художников и писателей: «...Я считаю население ГДР одним из самых просвещенных в мире» (Инга фон Вангенхайм), см.: Ansichtssache. Schriftsteller und Kuensler im Gespraech. Hrsg. von Hannelоre Roehl. Halle; Leipzig, 1988. S.100. Вера в разум, силу слова, казалось, объединяла широкие слои населения с художественной интеллигенцией. События осени (сентябрь–ноябрь) 1989 г., когда интеллигенция оказалась в авангарде борьбы за изменение политического режима и стала катализатором восточногерманской “перестройки”, казалось бы, подтверждали это. Однако уже в конце января 1990 г. и особенно после выборов 18 марта 1990 г. стало ясно, что стремление интеллигенции улучшить существующий общественный строй, создать более справедливую модель социализма натолкнулась на массовое неприятие этой идеи и желание скорейшего объединения с ФРГ. Пути “народа” и левой интеллигенции ГДР разошлись, революционное “хождение в народ” обернулось поражением — и это было трагическим потрясением для многих представителей художественной интеллигенции.
[xii] Некоторые исследователи из ФРГ справедливо указывают на то, что “модель тюрьмы” является не совсем адекватной для изучения общественного самосознания жителей ГДР. Так, известный политолог из Западной Германии проф. В. Беккер замечает: ”Кто жил в 80-е гг. в ГДР, тот тем или иным способом заключал свой мир с государством” (Becker W. Das Dilemma der Deutschen nach der Einheit. Das Problem der gemeinsamen Zukunft angesichts gegensaetzlicher Praegungen. In: Jahrbuch fuer Politik. 1992. Halbband 2. S.193).
[xiii] Подобное состояние общественного сознания и психики характеризовались позже как “эмоциональный затор” и “невротическая зажатость” (см: Maaz H. Der Gefuehlsstau — Ein Psychogramm der DDR” Berlin,1990). Однако значение и функции подобного коллективного тождества в различных исторических контекстах могут быть весьма позитивными. Так, при нарастании кризисных явлений в общественной жизни ГДР, вылившихся позже в многосоттысячные демонстрации и митинги, это тождество проявилось в выдвижении лозунга: “мы–народ”. Этот лозунг выдвигался по отношению к собственной политической элите и сыграл системообразующую роль в объединении всех демократических сил. По сути дела, он означал стремление к свободе, демократии, правам человека и являлся выражением критического отношения к политике СЕПГ, отграничением от нее. Кроме того, эта идентификация стала основой создания эффективных механизмов демократических преобразований. Поразительно быстро - по сравнению, например, с постсоветской Россией - произошла институционализация такой формы выработки общественного консенсуса, как Круглый стол. Уже в декабре 1989 г. - спустя 3 месяца после начала открытого демонстрирования против политики СЕПГ - Совет Министров ГДР издал распоряжение о выделении государственным банком ГДР кредита на общую сумму 6 млн восточногерманских марок для финансирования деятельности основных оппозиционных группировок и партий. Роль организатора Круглого стола взяла на себя церковь, в состав участников вошли как представители пяти “старых” партий, так и новых политических группировок, всего 16 человек. С 7 декабря 1989 г. Круглый стол стал регулярно собираться по понедельникам, а две программы ТВ ГДР вели прямую трансляцию его заседаний. Основным содержанием деятельности Круглого стола стало обсуждение основных проблем переходного периода. Благодаря этому были разрешены многие важные проблемы взаимодействия конфликтующих сил, например, введение 8 министров без портфеля от оппозиционных партий в состав правительства Х. Модрова, перенос сроков выборов в парламент ГДР с 6 мая на 18 марта 1990 г. и т.д. (см: Chronik der Ereignisse in der DDR. Koeln, 1990). Опыт Круглого стола оказался столь эффективным для решения политических проблем, что позже известный психотерапевт из Восточной Германии Х. Маац рекомендовал создание самых разнообразных круглых столов для решения проблем приспособления восточных немцев к реалиям ФРГ и постепенного преодоления сохранившейся “психологической стены” (Maaz H.-J. Das gestuerzte Volk oder die ungluekliche Einheit. Berlin,1991).
Следует подчеркнуть, что, несмотря на значительное присутствие западногерманских СМИ и политиков всех рангов во внутренней жизни ГДР в 1989–1990 гг., именно внутриполитический консенсус и воля основных политических сил и большинства населения позволили осуществить процесс перехода к капитализму. Это новое — в условиях постоянного сравнения западных и восточных немцев — обстоятельство позволило некоторым западногерманским интеллектуалам сделать нетрадиционные выводы в пользу ГДР. Так, известный писатель Г.Грасс заявил, обращаясь к жителям ГДР: ”Вы завоевали то, что нам в Федеративной Республике было подарено. Мы имеем там подаренную свободу. Вы же имеете завоеванную свободу. Это принадлежит истории ГДР” (Extra-Blatt. Febr-Maerz 1990. S.5). Этот факт, по мнению Грасса, свидетельствует о существовании собственного самосознания жителей ГДР, что позволяет им не быть просителями у богатых западных собратьев (см. также: Neues Forum Leipzig. Jetzt oder nie — Demokratie! Leipziger Herbst 89. Leipzig.1989; Die deutsche Vereinigung. Dokumente zu Buergerbewegung, Annaeherung und Beitritt. Koeln,1991).
Наконец, следует отметить, что в ходе мирной политической революции выдвигалось множество критических (и часто очень остроумных лозунгов), среди которых, однако, выделялось несколько постоянно и настойчиво повторявшихся: ”Мы остаемся здесь”, “За нашу страну”, “Никакого насилия” и т.д. Это был ответ населения на традиционную практику политического насилия со стороны СЕПГ, и свидетельствует он не только об осторожности, но и о действительно высоком уровне самосознания в данном отношении.
Что же касается способов манипуляции подобным коллективным тождеством, то нельзя не отметить политического искусства команды Г.Коля, заменившей в лозунге “Мы–народ”(“Wir sind das Volk”) всего лишь одно слово и превратившей его в лозунг “Мы-один народ” (“Wir sind ein Volk!”). Смысл поразительно изменился: вместо призыва к самостоятельности действий и противопоставления себя “верхам” возник призыв к объединению с западными немцами (см: Die Wende in der DDR. Berlin,1991.S.35).