1.2. Отношение к советскому социализму

     Насколько Блох был авторитетом в вопросах анализа утопического   сознания, с чем соглашались даже самые скептичные критики, настолько же спорными были его политические воззрения, неоднократно дававшие повод для самых разнообразных эпитетов и суждений. Одним из самых радикальных   было выражение Оскара Негта, назвавшего Блоха «философом Октябрьской   революции»[i].

    Октябрьская революция в России вызвала двойственную реакцию Блоха. С одной стороны, он был удивлен, что социалистическая революция произошла не в Германии, а в России. По его мнению, это скандал[ii]. С другой — это событие вселило в него большие надежды, ибо оно было понято им как осуществление многовековой мечты человечества. В своих поздних интервью Блох говорил о том огромном впечатлении, которое на него и Лукача произвела поэма А. Блока о  красногвардейцах, во главе которых идет Иисус Христос[iii]. В это время можно констатировать у Блоха большой интерес к России, основывающийся на влиянии русской литературы (Ф. Достоевский, Л. Толстой)[iv].

     Однако Блох не является чистым социалистом, скорее можно говорить о том, что для него важны идеалы гуманизма и христианства, сливающиеся воедино. Об этом свидетельствует его ранняя работа «Дух утопии», в которой наряду с гуманистическими и христианскими мотивами присутствует дух еврейского мессианства[v].

    Надежда возлагается на Россию, Германию и иудаизм, которые только вместе могут обеспечить будущее всему человечеству. Заключительная глава в «Духе утопии» называется: «Карл Маркс, смерть и апокалипсис», и в ней Блох пытается соединить идеи марксизма и христианства[vi]. Через несколько лет, в статье «О германской восточной ориентации» (1923) Блох сформулирует интересное положение о том, что обновленная, спасенная Германия могла бы стать языком России, поскольку Россия сохраняет глубину Германии. Такой обмен мог бы оказаться очень плодотворным, ибо только Европа в состоянии удержать и сохранить то, что Россия обещала Европе[vii]. Однако происходящие в России события вызывают у Блоха недоумение: поездка В.И. Ленина через всю Германию при поддержке военных и МИД, Брестский мир, красный террор. Поступающие сведения о репрессиях в Советской России вызывают адекватную реакцию Блоха, он называет В.И. Ленина Чингисханом, красным царем, делает (уже в 1918 г.) вывод о том, что России возвращается к насилию, т.е. к своему прошлому[viii]. Развитие политической ситуации в Западной Европе, быстрое распространение фашизма снова приводят Блоха в ряды защитников советского социализма.

 Такая двойственность в отношении к реальному социализму и к СССР сохранялась и в дальнейшем. Позиция Блоха была сходна с позицией многих других левых интеллектуалов и постоянно подвергалась испытанию на прочность в связи с происходящими в Советском Союзе событиями. Наивность переплеталась с настороженностью. В 1930-е гг. Блох был сторонником И. Сталина и назвал его в одной из своих работ «действительным вождем в счастье, образом любви и доверия»[ix]. Московские процессы 1937–1938 гг. оценивались Блохом как необходимость, из писем и свидетельств следует, что он был обеспокоен, но из тактических соображений смягчал свои выводы. «У нас не было выбора» — таков был его лейтмотив.

  В одном из интервью Карола Блох пыталась объяснить поведение своего мужа: «С одной стороны, Блох просто заблуждался, что происходило отчасти от любви к России и Октябрьской революции. С другой стороны, это была совершенно определенная позиция: в мире есть только два лагеря — фашизм, ведущий к разрушению мира, и социализм, противостоящий фашизму, со всеми своими ошибками и заблуждениями. Середины нет, и потому следует полностью встать на сторону Советского Союза»[x]. Сказанное не означает, что критика реального социализма исключалась, — Блох придерживался иной позиции. Он полагал, что, например, Гитлера нельзя критиковать с точки зрения «Майн кампф», ибо тот осуществил все, о чем писал. Фашизм можно критиковать с точки зрения «Капитала». Напротив, с точки зрения трудов К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина можно имманентно критиковать социализм, ибо содержание этих трудов больше, чем реальное осуществление содержащихся в них идей[xi]. Однако эмиграция в США, а затем возвращение в Восточную Германию продемонстрировали двойственность позиции Блоха.

  Колебания усиливаются после сообщений о ХХ съезде КПСС, это хорошо видно по статьям Блоха того времени. Говоря о значении   ХХ съезда, Блох подробно объясняет, что империализм — это   последняя стадия капитализма, неизбежно вызывающая к жизни фашизм, что   культ личности и непогрешимость вождя не имеют в марксизме оснований, что   необходимо самостоятельное мышление, что малые экономические районы   не должны перенимать быструю коллективизацию сельского   хозяйства, что не должно быть абсолютного преобладания тяжелой промышленности над   легкой, что модель социализма в СССР не единственно возможная[xii]. В   таких статьях Блох совсем другой: исчезают блеск, широта   обобщений, глубина анализа. И все же в тех исторических условиях   слова о «самонадеянности верхов», о подразумеваемом особом немецком пути к социализму уже были свидетельством внутренней независимости философа[xiii].