НАЙТИ

Главная / Научные работы / Доклады / Особенности самопознания российских немцев /

Я наблюдаю за движением советских, а потом и российских немцев более 20 лет и сегодня хотел бы отметить те изменения в немецком самосознании, которые произошли за это время.

Во-первых, можно зафиксировать отход от «комплекса жертвы». Как известно, 1990-е гг. характеризовались снятием табу на обсуждение исторических проблем советского общества. Различные конференции, митинги и собрания зачастую поднимали один вопрос: «кому на Руси жить хуже всех?». С этой точки зрения, тогда еще советским немцам было что сказать. На протяжении советской истории они были травмированы, как, минимум, трижды.

Во-первых, как несправедливо репрессированный народ. Во-вторых, как нереализовавшиеся патриоты – российские немцы как настоящие патриоты России пошли воевать и только за первые два месяца войны сразу появились солдаты и офицеры, совершившие подвиги. И если русские сегодня могут сказать про себя, что они были сначала жертвами, но потом стали героями, то российские немцы – это жертвы, которым не дали стать героями. Третью травму российские немцы пережили как другие советские люди – после распада Советского Союза.

Можно утверждать, что существовала огромная потребность высказаться самим и рассказать историю советских немцев всему российскому обществу. Удовлетворению этой потребности были посвящены 1990-гг. и начало 2000-х гг. Правда, некоторые политики и общественные деятели так и остались в этом времени – до сих пор на встречах и конференциях они, как прежде, говорят исключительно о том, чего не хватает, в каком плачевном состоянии находится национальное общество, как власть пренебрегает интересами данной этнической группы и т.д. Возникает тяга к своеобразному историческому пессимизму, представляющему собой опасность для развития немецкой национально-культурной автономии.

Стремление преодолеть политические и культурные травмы обусловило тогда исторически понятную сосредоточенность на прошлом – не случайно одним из самых популярных слов было «Возрождение», то есть реконструкция того, что было раньше.

Если же посмотреть на современную ситуацию с исторической памятью российских немцев, то она, с моей точки зрения, значительно улучшилась. Акцент постепенно переносится с эмоционального переживания на тщательную и всестороннюю рефлексию по поводу той катастрофы, которая произошла с немцами. Эта рефлексия проявляется в многочисленных публикациях, исторических исследованиях, систематизированных и серьезно проработанных воспоминаниях. Такая политика исторической памяти жестко и тщательно вскрывает целые пласты исторических событий, убирает «белые пятна» из российской истории, стремится не оставить недомолвок и запретных тем. Этот перенос имеет много последствий, но один из самых перспективных его смыслов – это поиск национальной идентичности. В частности, перенос акцента со страданий на героизм – тогда российские немцы могут и должны быть представлены не только как страдальцы, а как народ–герой. Изменяется и язык: в публикациях, Интернете и на различных публичных мероприятиях встречается все больше выражений, связанных с будущим: «авангард», «проекты», «молодежные лагеря» и т.д.

Однако, если посмотреть на те изменения, которые произошли в российском обществе и в мире, и которые все сильнее влияют на восприятие истории и современного положения российских немцев, то возникают следующие проблемы.

Во-первых, обнаружилась тенденция глобализации коллективной памяти. Период до начала 1990-х гг. характеризовался ярко выраженными границами коллективных воспоминаний, так как существовала политическая и идеологическая граница между СССР и западным миром, в самом Советском Союзе одни народы имели право на коллективную память и ее публичное выражение, а другие не имели. Различные коллективные памяти сосуществовали и часто не соприкасались. Если же соприкосновение происходило, то только в дискуссиях профессиональных историков, в идеологических баталиях журналистов. В целом же не было такого контакта и взаимодействия, какой начал развиваться с начала 1990-х гг. В настоящее время можно говорить о глобализации процессов воспоминания. В этот процесс вовлекаются прежде незаметные узколокальные аудитории – жертвы политических, этнических и прочих преследований, возлагающие в эпоху политической корректности ту или иную ответственность на различные государства и народы (с чем эти последние могут не соглашаться). Появляются новые локальные воспоминания социальных групп, внимание к которым не было большим в силу различных политических обстоятельств.

Советская история оставила огромное количество жертв, свидетелей, очевидцев, поэтому поток воспоминаний и мемуаров не уменьшается, а только увеличивается. В результате воспоминания, ранее существовавшие отдельно друг от друга, ныне: а) вступают в полемику друг с другом; б) получают возможность создать и публично выразить свою собственную интерпретацию исторических событий, отличающуюся от ранее принятых; в) обращаются непосредственно к европейской и мировой общественности.

Возникает не только инфляция, но и конкуренция исторических версий и воспоминаний, касающихся одних и тех же событий советской и мировой истории. В этих условиях возникает задача усиления конкурентоспособности исторических воспоминаний. Качество исторической литературы и мемуаров приобретает все большее значение. Кроме того, их надо умело распространить. Коллективной памятью должны заниматься не только ветераны–трудармейцы и работники музеев, но и те молодые люди из числа российских немцев и других этнических групп, сочувствующих немцам, которые обладают навыками по работе с общественностью и СМИ. Но в целом, как мне кажется, публикации российских немцев за последние 10 лет выполняются на все более высоком уровне – начиная с Энциклопедии «Немцы России» и до различных порталов в Интернете.

Во-вторых, это проблема параллельного существования семейной и официальной (публичной) памяти. Семейная память российских немцев часто противоречила официальной коллективной памяти. Так было в Советском Союзе после окончания Великой Отечественной войны, когда в рассказах российских немцев война представала как время несправедливых и незаслуженных страданий и в то же время трудового энтузиазма во имя Победы. Официальная же пропаганда говорила совсем о другом или замалчивала эту страницу советской истории. Преодолено ли сегодня это расхождение в российском обществе? Противоречие между официальной и частными стратегиями воспоминания проявляется, далее, как противоречие между их устной и наглядно-образной формами. Как правило, воспоминания о Гулаге, Трудармии, Великой Отечественной войне воплощены в форме устных рассказов родственников, знакомых, жертв репрессий и т.д. То, что они иногда зарисовывали непосредственно или потом воспроизводили по памяти (например, графическая серия известного художника Михаила Дистергефта из Нижнего Тагила «В те годы») не могло заменить устных рассказов про фронтовые победы и поражения, пребывания в трудармии и т.д. Эти рассказы создавали некую общую схему и логику переживаний в то или иное историческое время. С другой стороны, существовала официальная хроника, а также созданные в более позднее время фильмы, телевизионные передачи, в которых транслировалась официальная точка зрения. С течением времени эти визуальные образы начинали определять восприятие тех или иных исторических событий у новых поколений. Однако эти образы зачастую не совпадали с прежними образами и оценкой событий, принятой в данной семье, группе беженцев, репрессированных и т.д. Таким образом, можно говорить о противоречии официальных и частных воспоминаний, вызывающую определенную раздвоенность как у самих участников исторических событий, так и у их детей и внуков.

К этой особенности коллективной памяти российских немцев следует добавить и тенденцию современной культуры – стремительное возрастание роли наглядного изображения. Современная молодежь читает все меньше и все больше развивается мир визуальных изображений. Поэтому необходимо воплощать идеи и переживания в убедительные зрительные образы. Может быть, сколько угодно серьезных и адекватных воспоминаний, но если они неинтересны молодежи – они обесцениваются. А формы изображения и представления могут быть самим разными – от комиксов, мультфильмов, выставок семейных фотографий до кинофильмов.

Таким образом, устные рассказы должны быть дополнены образным изображением истории российских немцев. Для сохранения национального самосознания и традиций необходимо усиление визуальной составляющей коллективной памяти. В идеальном варианте было бы хорошо создать что-то вроде германской Вальхаллы (то, что сделал в XIX веке в тогда еще слабой и не объединившейся Германии Людвиг Баварский) – зала славы и достижений российского немецкого народа. Однако, поскольку это сложно сделать, то на региональном уровне могут быть – и уже во многих регионах созданы – памятники как символы истории и силы российских немцев. Однако проблема концентрированного визуального выражения достижений российских немцев остается до сих пор нерешенной.

Третья проблема – несовпадение культуры и идеологии общества потребления с коллективной памятью российских немцев. Воспоминания последних – это история страданий. Общество потребления, напротив, ориентирует на ценности удовольствия и наслаждения. Там, где существует акцент на позитивные переживания и ценности, история страданий членов какой-либо этнической группы выглядит малопривлекательной.

Наконец, существует проблема «колонизации» исторической памяти с помощью СМИ. Эпоха информационного общества означает возможность навязывания «колониалистских» воспоминаний – в том смысле, что те или иные доминирующие политические силы внутри государства (или извне) имеют возможность с помощью радио, телевидения, кинематографа, книг и газет широко распространить выгодную им точку зрения на исторические события. Информационное общество изменило отношение к очевидцам исторических событий. Раньше, в советской традиции участник того или иного исторического события был его наиважнейшим свидетелем. Именно его показания – показания «очевидца» – должны были определять восприятие этого события потомками. Очевидец не мог говорить неправду и мог поведать нечто такое, что оставалось вне внимания посторонних наблюдателей. Так взгляд «изнутри» оказывался важнее взгляда извне. На этом методологическом допущении основывался в советское время авторитет участников Октябрьской революции, Великой Отечественной войны и т.д. При этом очевидец был последней инстанцией, удостоверявшей правильность той или иной официальной версии. Этому способствовали и объективные обстоятельства: неразвитость СМИ, отсутствие фотографий и т.д. Однако сейчас взгляд изнутри ставится под сомнение взглядом извне. В этом смысле историческое событие, увиденное глазами очевидца, отступает на задний план перед версиями, выдвинутыми историками–профессионалами, версиями СМИ и киноиндустрии, ангажированными политиками.

Если первые две культурно-исторические травмы более или менее перерабатываются российскими немцами, то гораздо хуже дело обстоит с третьей травмой, нанесенной российским немцам уже российским государством – это незаконченная реабилитация и не произошедшее восстановление республики немцев Поволжья. То, что происходило в 1990-х гг., например, унизительное для немцев предложение Б.Н. Ельцина о Капустином Яре, свидетельствовало о нежелании новой российской политической элиты восстанавливать республику. Это нежелание сохраняется и сегодня – время идет, антинемецкая ксенофобия сменяется антикавказской, но проблема остается и – замалчивается.

Если рассматривать эту проблему не с политических, а культурно-исторических позиций, то можно констатировать своеобразную неодновременность культурной памяти российских немцев и большинства российского населения. История российских немцев предстает как частная национальная история, которая в ряде моментов не совпадает по своим тенденциям и болевым точкам с общими тенденциями. Проблема государственности давно решена для большинства народов Европы и России и потому восстановление Республики немцев для многих наблюдателей – это проблема вчерашнего дня. Правда, нарастание сепаратистских тенденций в некоторых европейских государствах, появление новых государств могут косвенно способствовать легитимации и осовремениванию требования восстановления республики немцев.

На сегодняшний день можно констатировать, что историческая несправедливость сохраняется и может вызывать у представителей немецкой общественности самые негативные эмоции. Однако традиционное немецкое терпение и законопослушание приводят к принятию существующей ситуации. В данном случае получается, что существует несколько стратегий выхода из сложившегося политического тупика: ничего не делать, эмигрировать или же сохранять и развивать свою национальную культуру. Первый фестиваль культуры российских немцев Уральского региона является, на мой взгляд, ярким подтверждением выбора в пользу третьего варианта – развивать культуру, несмотря на различные политические проблемы, и тем самым способствовать сохранению своего этноса.

Подобная культурная активность российских немцев важна еще в одном отношении: с точки зрения становления гражданского общества. Центральная и региональные номенклатуры препятствуют формированию общественности, но этот процесс все равно идет – в виде создания виртуальных сообществ, движения синих ведерок и так далее. На уровне национально-культурных автономий происходит тот же самый процесс: люди приучаются взаимодействовать по горизонтали, решать свои проблемы сами, без помощи государства. Они организуют воскресные школы, различные кружки, отмечают сообща праздники и т.д. Это не так заметно со стороны, но получается, что развитие национально-культурных автономий, их взаимодействие с другими этническим группами способствуют становлению в России гражданского общества.

Наконец, российские немцы вносят свой вклад в развитие патриотизма.

Я имею в виду не только традиционное понимание этого феномена как любви к большой и малой Родине, но и другой вариант его интерпретации. Мне кажется, что распад СССР сопровождался распадом единого образа Родины на ряд сегментов, ряд Родин – появились представления об экономической, политической, культурной, идеологической, исторической, экологической Родинах, их определенном сочетании и иерархии. Разные этнические группы, политические партии вырабатывали свое понимание и свою градацию таких Родин. С этой точки зрения следует оценивать и эмиграцию российских немцев в ФРГ – это не столько нелюбовь к России, сколько выбор в качестве приоритета экономической и исторической Родины – в виде Германии. Однако при этом культурной Родиной они могли по-прежнему считать Россию. Сейчас возникает задача выработки образа большой Родины, в котором снова сочетались бы экономические политические, культурные и прочие характеристики. Те российские немцы, которые продолжают жить в России, своим трудом и культурным творчеством работают на эту идею. Это творчество способствует, в частности, преодолению отчуждения от малой Родины – тех мест, куда были переселены российские немцы в результате репрессий.

В заключение хотелось бы выразить надежду на то, что воля к выживанию, проявленная в трудные годы, перейдет в волю всестороннего развития и наши потомки когда-нибудь снова соберутся в зале горного университета, где будет висеть лозунг «400 лет служения России»!