§3. Универсализация политики, или механизм внедрения социальной деструкции

Г. Маркузе предельно универсализирует понятие политического: все окружающее человека вне зависимости от его качеств имеет «только одну природу: политическую, и есть, по сути, одна сплошная политика; все – политика, весь мир – это политика: прямое, косвенное, символическое, но во всех случаях политическое угнетение»[1].

В силу того, что политика основывается на взаимоотношениях людей по поводу власти, она имманентно содержит в себе деструктивный потенциал и этим усиливает деструктивность социума в целом. Поскольку политику Маркузе определяет как “практику развивающую, определяющую, сохраняющую и изменяющую основные социальные институты”[2], то получается, что именно политика поддерживает функционирование и дальнейшее углубление деструктивности общества.

Под маской изобилия и процветания общества скрывается система тотального политического господства, «это царство комфортной, мирной, умеренной, демократической несвободы»[3]. Маркузе развивает мысль Адорно и Хоркхаймера о незнании людьми степени или глубины своей несвободы. Он подчеркивает, что самое страшное при этом то, что большинство людей не чувствует себя угнетенным и не испытывает истинной потребности освобождения. Но «это и есть чистая форма рабства: существование в качестве инструмента, вещи. И то, что вещь одушевлена…то, что она не чувствует себя вещью…не отменяет сути такого способа существования»[4]. Обладатели власти сами также зависимы от механизмов управления, согласно диалектике господства и рабства, открытой Гегелем. В качестве инструмента и материала в технологическом обществе все используется ради увеличения производства товаров и услуг.

Вследствие универсализации политики и поглощения политикой всех остальных сфер социального бытия Маркузе подчеркивает, что внедрение деструкции осуществляется через:

1.      политическую манипуляцию системой искусственно навязанных (“преформированных”) потребностей;

2.     упрощение языковых и мыслительных форм, осуществляющих контроль внутренней свободы индивидов;

3.     контролирование воспоминаний и памяти;

4.     исчезновение дистанции между экономической, научной и политической сферами.

Рассмотрим подробнее вышеперечисленные пункты.

1. Общество пытается контролировать и подчинять индивидов через систему искусственных потребностей. Человека вовлекают в замкнутый круг производства и удовлетворения потребностей и это создает бессмысленность общества. Притеснение и унижение, подчеркивает философ, воспринимаются как предпосылки вознаграждения, которым поддерживаются деструктивные силы общества изобилия. Материальные блага становятся примером «порабощающего довольства». Истинные интересы подавляются предоставлением благ здесь и сейчас.

Законы производства и прибыли диктуют необходимость постоянного расширения производства, а, значит, и увеличения использования природных и человеческих ресурсов. Далее покупателей убеждают посредством рекламы, что им жизненно необходимо ездить в машине определенной марки, умываться особенным мылом, бриться суперстанком, голосовать за лучшую партию, придерживаться общепризнанных мнений. Так формируются ложные потребности: человек теряет критичность, перестает мыслить, превращается в машину потребления удовольствий, находясь в заблуждении, что любое его желание может быть исполнено, только в том случае, если он будет продолжать потреблять. Развивая тему отсутствия критичности в контексте повседневности, К.Н.Любутин, П.Н. Кондрашов отмечают, что «этот бездумный автоматизм не имеет абсолютной негативности, он нужен в повседневности для того, чтобы каждый раз не изобретать велосипед или просто не сойти с ума от бесконечного разнообразия этих альтернатив и необходимости постоянного выбора между ними. Но, с другой стороны, отсутствие альтернатив – это герметизация универсума, это – путь в тоталитаризм (согласно Г. Маркузе)» [5]. Вот в этом смысле индустриальное общество, несмотря на всю свою однобокую рациональность, иррационально и деструктивно. Однако индивиды, занятые потребительской гонке, остаются довольными образом своей жизни и политической властью. Как отмечает Ю.А. Ермаков, «не замечая тайных и эффективных влияний, одномерный человек свое сублимированное рабство рассматривает как желанный и естественный способ существования. Для него свойственна полная, сопровождаемая счастливым сознанием интегрированность в общественную систему, …ампутированная техницистко-репрессивной культурой индивидуальность, консерватизм, конформизм, манипулируемость»[6].

2. Контроль внутренней свободы индивидовосуществляют через языковые и мыслительные формы. Маркузе отмечает, что манипуляция людьми происходит, к примеру, с помощью эвфемизмов[7] («нейтрализовать» приравнивается к «перебить, уничтожить»), парадоксов и метафор, несущих гармонию совершенно противоположных взаимоисключающих явлений («чистая бомба», «безвредные осадки»[8]). Манипуляция осуществляется также через использование аббревиатур, обозначающих только то, что подвергается институциализации (МВФ - Международный валютный фонд, ВОЗ - Всемирная организация здравоохранения), для того, чтобы отторгнуть посторонние коннотации с какими-либо другими фондами и организациями. Еще один пример манипуляции индивидами посредством языка - это технизация языка, которая выражается в активной экспансии технических терминов и лексикона экспертов в сферу межчеловеческих отношений и повседневности. В системе власти, в которой не учитывается ценность единичного человека, широко используется такие слова как «ломка», «формование», «прессование», «закручивание гаек», «классифицирование», «форматирование» и др.

Несомненно, перечень репрессивных лингвистических построений можно продолжить. Но за их разнообразием явно просматривается общее сходство: репрессивный язык с его специально или произвольно установленными терминами блокирует мышление, не давая проникнуть в сущность определяемых словами вещей и событий. Он изъясняется посредством конструкций, навязывающих искаженный смысл, заставляя принять только данное и именно в данной форме. Под воздействием вышеуказанных факторов, говорит Маркузе, язык обретает разрушительную системную силу, утрачивая свою основную функцию – осуществления понимания. В такой форме язык содействует не солидарности и любви, а отчужденности и неприятию в человеческих отношениях. «Сведение понятия до фиксированного образа, задержка развития посредством самое себя удостоверяющих, гипнотических формул, невосприимчивость к противоречию, отождествление вещи (или человека) с ее (его) функцией – таковы тенденции, обнаруживающие одномерное сознание в том языке, на котором оно говорит»[9]. Происходит операционализация и унификация языка, замена понятий образами. Вследствие функционализации языка (урезывание значений) слова, понятия приобретают политическое звучание. Упрощение языковых конструкций приводит к сокращению форм мышления и, следовательно, одномерному образцу поведения.

3. Мощным политическим орудием управления индивидуальным и общественным сознанием, а также инструментом господствастановится манипулирование воспоминаниями и памятью. В частности, Маркузе убежден, что одномерное общество, отказываясь от истории, от «подрывного содержания памяти», поскольку «воспоминания о прошлом чреваты опасными прозрениями»[10], ориентирует на существование в настоящем, в потребительской гонке, политически и идеологически подавляя историю[11].

Политическая манипуляция социальным забвением характерна для репрессивного общества, когда искусственно прерывается связь прошлого и настоящего.

В одномерном обществе память не выполняет свою связующую функцию. Отсутствие исторической глубины приводит к статичности. Искажение истории создает иллюзии, которые заставляют пребывать в заблуждении. Функционализация общения «приучает к забывчивости – к переводу негативного в позитивное, так чтобы он мог продолжать функционировать с умеренным успехом»[12].

В ходе анализа Маркузе выходит на проблему деструктивной памяти. Не рассматривая этот феномен подробно, он, тем не менее, очерчивает его характеристики. Прежде всего, философ выявляет односторонность деструктивной памяти, которая заключается в том, что «памяти в цивилизации, помнить полагалось, главным образом, об обязанностях, а не об удовольствиях, память была привязана к несчастному сознанию, вине и греху. В ней сохранялись невзгоды, угроза наказания, но не счастье и не обещание свободы»[13]. Так рациональная память теряет свою освобождающую мощь, а, следовательно, и возможность нерепрессивного будущего.

Забывание оказывается результатом работы определенных – государственных, политических, групповых – идеологий в обществе, происходит манипулирование исторической памятью. В индустриальном обществе через манипуляторские практики поощряется односторонность памяти в интересах правящей элиты, что приводит к исчезновению исторического измерения и функционализации одномерного мышления человека. Наличие такой социальной памяти обеспечивает, во-первых, общественное согласие в понимании исторических событий и их значений объединяющих людей, а, во-вторых, осуществляется контроль – корректировку «неправильных» вариантов в трактовке смысла и содержания событий. Общество делегирует группы профессионалов, которые отсортировывают актуальные смыслы от ненужных, достойных забвения, чем изменяют социальную память и беспамятство. Такое перекраивание истории ведет к фрагментарности как общественного сознания, так и индивидуального. Пунктирное «переосмысление» и забывание истории в угоду действующей политической власти предстает воплощением деструкции: «забвение прошлого ведет к нескончаемому разрушительному грехопадению»[14]. Забвение – это деструкция прошлого и будущего.

4. Осуществлению деструкции способствует исчезновение дистанции между социальной, экономической, научной и политической сферами. Уже в «Диалектике Просвещения» Хоркхаймер и Адорно предвидят «грядущее единство в политике»[15], слияние различных сфер человеческой деятельности. Эту проблему подробно анализирует Г. Маркузе. Взаимодействуя, противоположности не снимаются диалектически, а растворяются в однородности. Возможна только мнимая оппозиция в пределах системы (это можно заметить, например, через неотличимость политических программ лишь по-видимости оппозиционных партий). Объединение различных сфер общественного бытия (культуры, политики, экономики) по мере развертывания технологического проекта трансформируется в одномерное общество.

Деструктивность общества проявляется не только в контроле внутреннего пространства индивидов, в исчезновении оппозиций, противоречий и принципиальных противников строя. Согласно концепции Маркузе, всякая несхожесть, инаковость также либо уничтожается, либо поглощается системой и начинает на нее работать, становясь товаром. Так происходит нарастание овеществления общества, которое приводит к тому, что товар становится единственным эквивалентом, общим знаменателем. Сама организация технологического общества такова, что стимулирует и увековечивает деструктивные формы взаимодействия с окружающим миром, подчиняя все в обществе господству и манипулированию.

Политическая рациональность и политическая власть, согласно Маркузе, утверждаются через власть над производством и технологией, а политические методы являются методами индустриализации. Технология становится “инструментом деструктивной политики”[16]. Власть над производством дает возможность манипулировать деструктивными силами. Таким образом, политика выступает в маркузевской концепции в качестве посредника между деструкцией и продуктивностью, поддерживая разрушительные потенции социума.

Надзор за экономикой со стороны политики, как точно отмечает Маркузе, приводит к тому, что бизнес и индустрия развлечений действуют только для осуществления и усиления господства. Амбивалентность деструкции проявляется в том, что аппарат производства, поддерживая и увеличивая комфорт, одновременно обедняет жизнь индивидов. Превращение человека в функцию приводит к власти «политической машины», «безжалостной машины разрушения»[17], то есть к тоталитаризму, который, по утверждению Маркузе, является не только политическим феноменом (подчинение частной жизни и частных целей гражданина целям государства), но и особым мирочувствованием, основанным на тотальной рациональности.

Тоталитарность одномерного общества и постоянно поддерживаемое состояние мобилизации общества и природы для защиты этого универсума от мифического внешнего врага придают, по мнению Маркузе, политический характер технологическому обществу, так как подавление природы осуществляется через основные социальные институты и отношения (идеологию, массовую культуру и др.). В итоге именно политика поддерживает функционирование и дальнейшее углубление одномерности и прибыльной деструктивности общества.

Деструктивную ориентацию политики подтверждает конфликт, возникший между достижениями цивилизации и политикой. Интересы политики требуют продолжения технологического проекта, но последствия развития цивилизации говорят о том, что ради спасения человека нужно искать альтернативу. Маркузе убежден в том, что индустриальная цивилизация обречена на гибель из-за следующих своих тенденций:

 - возрастающей иррациональности как следствия слияния деструкции и производительности);

- расточительной производительности, которая оборачивается ростом социальной деструкции;

- потребности в агрессии, постоянной угрозы войны как проявления инстинкта Танатоса и стремления к господству.

Основной причиной такой активизации деструкции в индустриальном обществе Маркузе считает укрепление власти и рост производительности. Гибельность диалектики цивилизации заключается в том, что «сам прогресс цивилизации ведет к высвобождению нарастающих разрушительных сил»[18]. Философ показывает, что развитие цивилизации непременно сопровождается деструкцией как необходимым условием для процветания индустриального общества. Образуется логический круг взаимосвязи развития цивилизации и деструкции. Ослабление подавленного Эроса (творческого начала) провоцирует еще большие проявления освобожденной деструкции, которая, в свою очередь, порождает и поддерживает господство и усиление цивилизации. Энергия деструктивности, направленная на внешний мир, питает технологическое развитие цивилизации. Однако, «изменяя, разрушая, разбивая, распыляя вещи и животных (а периодически и людей), человек расширяет свое господство над миром и продвигается по ступеням цивилизации ко все большему богатству. Но везде цивилизация оставляет печать инстинкта смерти…»[19].

Таким образом, концепция Маркузе имеет политизированный характер, так как именно политике передается главная роль в инициации деструкции. Политика имманентно содержит в себе деструктивный потенциал и этим усиливает деструктивность социума в целом. Маркузе справедливо подчеркивает, что вследствие универсализации политики и поглощения политикой всех остальных сфер социального бытия механизмы внедрения деструкции также осуществляются через политическую манипуляцию и тотальный контроль над языком, потребностями, воспоминаниями.