§2. Тождество деструкции и производительности, или «прибыльная деструктивность» в технологическом обществе

Развитие индустриального общества привело к такому усилению и преобладанию Танатоса и к такой высокой степени подавления творческого начала в массе индивидов, что дальнейшее движение прогресса перешло в стадию тотальной деструкции, когда «цивилизация предоставляет возможность более непосредственного удовлетворения своих целей именно деструктивности, а не либидо»[1]. Для обозначения этой стадии технологической цивилизации, Маркузе вводит понятие одномерного общества. В его основу положен принцип производственной рациональности, уничтожающий или нивелирующий все единичное, конкретное и неповторимое. Становлению одномерного общества, пронизанного вещными отношениями, способствует возникновение массового производства.

Маркузе выявляет парадокс одномерного общества: влечение к разрушению удовлетворяется в процессе производства, то есть созидания. С одной стороны, можно говорить об объективной пользе массового производства, которое за счет объема и дешевизны товара удовлетворяет потребности громадного населения, а, например, средневековый мастер делал изделие только для одной знатной семьи. Но с другой стороны, стремительное развитие индустриальной сферы приводит к тому, что помимо необходимой степени подавления намеренно появляется «прибавочная репрессия», которая стимулирует деструкцию.

Первоначально обоснованность филогенетически необходимой репрессии, как уже отмечалось в предыдущем параграфе, заключалась в переведении энергии для получения удовольствия на труд: в условиях сурового климата, нехватки ресурсов человек ради выживания вынужден активно приспосабливаться и подчиняться природной необходимости. С развитием индустриального общества, помимо основной, действует еще «прибавочная репрессия», под которой Маркузе понимает дополнительный социальный контроль над человеком, обусловленный специфической социальной организацией труда и досуга в интересах укрепления власти правящей элиты. С возникновением прибавочной репрессии превышается необходимая мера деструкции, поскольку первоначальное совпадение интересов господства и интересов индивидов расходится в ходе движения цивилизации. Производство, наука превращаются в инструменты прибавочной репрессии и способствуют увековечиванию господства. Материальная культура, паразитируя на удовлетворении первичных потребностей, оттесняющих и затмевающих собой индивидуальные нужды и склонности, вступает в противоречие с Эросом, принципом истинного наслаждения и счастья. Так, социальные потребности больше не учитывают индивидуальные, а производительность становится самоцелью.

Изначально понятие производительности является экономическим термином, однако Маркузе экстраполирует его на все сферы социального бытия, подразумевая под ним «непререкаемую ценность современной культуры» - «способность создавать, приумножать и улучшать социально полезные вещи»[2]. Производительность в индустриальном обществе приобретает деструктивный характер, проявляющийся в расточительном использовании природных ресурсов и в том, что она сама способствует контролю и манипуляции индивидами. Маркузе называет ее «всепобеждающей»[3], поскольку своим обещанием лучшей жизни она подчиняет общество. Комфорт становится соблазном производительности, благодаря которому она привлекает и подавляет новых поклонников-потребителей. Маркузе поддерживает фрейдовскую мысль о том, что комфорт, то есть независимость от природной необходимости испытывать холод, голод, страдания, для их современника оказывается предпочтительнее индивидуальной, внутренней свободы. Однако «высокий жизненный стандарт в мире крупных корпораций ограничителен в конкретном социологическом смысле: товары и услуги, покупаемые индивидами, контролируют их потребности и тормозят развитие их способностей. В обмен на удобства, наполняющие их жизнь, индивиды продают не только свой труд, но и свое свободное время. Улучшенные условия жизни - компенсация за всепроникающий контроль над ней»[4]. Большинство обывателей пребывает в заблуждении, считая свое желание зарабатывать исключительно для покупки максимального количества материальных благ выражением истинных индивидуальных потребностей, реализация которых ведет к удовольствию. Современный человек, сокрушается Маркузе, стремится к ложным ценностям, что способствует социальной деструкции.

В итоге оказывается, что чем производительнееи эффективнее система и комфортнее условия жизни, тем слабее и более зависимым становится индивид, социальная сущность которого теперь измеряется не «автономией взглядов и личной ответственностью, а стандартизованными умениями и приспособляемостью»[5]. Маркузе понимает отмеченный Ницше «процесс взаимоуподобления европейцев»[6], в более широком смысле, подразумевая под этим всю западную цивилизацию, работа социально-политических институтов которой направлена на усреднение личности, на формирование массового потребителя. Философ согласен с Ницше в том, что «глупо гордое трудолюбие»[7] и развлечение работают на государство и воспитывают индивидов для целей государства. Труд никак не связан с реализацией человеческих стремлений, не приносит удовольствия. Маркузе оговаривается, что есть вид творческого труда, который приносит «высокую степень либидонозного удовлетворения…Но по преимуществу цивилизация покоится на трудовых отношениях совсем иного рода» [8]. Отчужденный труд навязан человеку жесткими условиями выживания и оказывается оторванным от реализации человеческих стремлений.

Если в доиндустриальном обществе существовало различие деструкции и производительности, то в одномерном обществе наблюдается их тождество, что является источником застоя в развитии общества, поскольку движение и развитие обуславливается взаимодействием противоположностей. Данное стирание оппозиции Маркузе называет «прибыльной деструктивностью»[9], которая обеспечивает общую деструктивную ориентацию технологической цивилизации.

Деструкция и продуктивность/производительность, по мнению Маркузе, находятся в тесной взаимосвязи и зависимости. Однако в репрессивной цивилизации взаимозависимость их роста приобретает прямое соотношение: происходит одновременное увеличение «производственного потенциала общества и его деструктивного и репрессивного использования, что неизбежно ведет к усилению власти аппарата над населением»[10]. Таким образом, производительность индустриального общества основана на деструкции не только природы как ресурсов производства и среды обитания человека, но и природы человека, занятого удовлетворением ложных и забывшего об истинных интересах. Это приводит к показному потреблению как попытке замены духовных потребностей, как варианта псевдосамореализации, к демонстрации статуса через потребление и т.п.

Влечение к разрушению, реализующееся в процессе производства, порождает «деструктивное процветание»[11]. Последнее держится на все возрастающем и непрерывном производстве различных средств разрушения как природного, так и социального мира. Сходные наблюдения высказывал еще Гегель: в ходе истории, наряду с ростом промышленности и населения, выявляется парадокс богатства и бедности[12]. Процветание общества – это «предпосылка и побочный продукт самодвижущейся производительности, которая постоянно нуждается в новых областях потребления и объектах разрушения вовне и внутри человека»[13]. Намечается перекос в диалектической взаимосвязи противоположностей: продуктивность индустриального общества превращается в деструктивную производительность, разрушающую личность, превращающую индивида в заменяемый объект, инструмент производства и потребления. Целью деструктивного производства становится подавление и манипулирование индивидами, а не удовлетворение свободно развивающихся потребностей.

В рассмотрении технологического фактора деструкции Маркузе оказывается солидарным со старшими франкфуртцами и еще более конкретизирует: техника, машинная технология становится основным отличием индустриального общества от доиндустриального, потому что с того момента, когда «техника становится универсальной формой материального производства, она определяет границы культуры в целом»[14]. Следовательно, техника является инструментом в процессе порабощения природы, а цивилизация – формой порабощения.

ХХ и ХХI века в полной мере демонстрируют то, как техника вплавляется в саму жизнь и деятельность человека, уже не мыслящего себя и своего существования отдельно от механизмов, окружающих его в повседневности и, по-видимому, плохо приспособленного к выживанию вообще, и без подпорок в виде машин, в частности. Стремительное техническое развитие способствует укоренению и оправданию деструктивного способа мышления - бездумного расходования природных ресурсов для удовлетворения сиюминутных потребностей, подстегиваемых рекламой показного потребления - основанного на «способности уничтожить и сжечь несколько раз все существующее»[15]. Получается, что судьба человечества зависит от духовного состояния человека, от его продуктивных способностей. Разрастаясь и втягивая людей в технологический оборот, техника перестает быть нейтральной. В индустриальную эпоху подавление человека и природы становится все более технологичным, трансформируя индивидов в безликих исполнителей производственных операций.

Драма человека, констатирует Маркузе, заключается в том, что без техники невозможна цивилизация, с ней связано само возникновение культуры. Однако технологическая эпоха влечет культуру к гибели, так как деструктивное начало эпохи, инстинкт смерти «питает энергией порабощение человека и природы техникой»[16].

Присущ ли культуре деструктивный потенциал изначально? Маркузе утвердительно отвечает на этот вопрос. Он отмечает усиление стремления цивилизации к самодеструкции, которую выявили еще Хоркхаймер и Адорно в «Диалектике Просвещения»: «Достигнув высот прогресса, господство … начинает подрывать свой собственный фундамент…»[17]. Цивилизация основана на все увеличивающимся отказе от удовлетворения истинных потребностей, поэтому Эрос, создающий культуру, постоянно ослабляется и освобождает разрушительные импульсы, которые стремятся подавить инстинкты жизни. Таким образом, «цивилизация движется к самоуничтожению»[18], разрушает то, что ее создает, то есть творческие проявления, при этом «пересыхают инстинктивные корни… производительности»[19].

В контексте анализа технологического общества Маркузе тема деструкции раскрывается в следующих понятиях, выражающих специфику разрушительных черт современного индустриального общества: «прибавочная репрессия», «прибыльная деструктивность» и «деструктивное процветание». Маркузе выявляет не только взаимосвязь деструкции и производительности, а также их тождество, ведущее общество по пути возрастающего разрушения.