Различие в языковых картинах общества и человека в немецком и русском языках при характеристике на уровне отдельного индивида становится более явственным и имеет более серьезные последствия для прямого или косвенного взаимодействия индивидов, живущих в разных культурах.

   Конечно, человека вообще не существует, и следует вести разговор о физической картине мужчины и женщины и различиях ее представления в немецком и русском языках. С целью большей наглядности вообразим себе условную учебную ситуацию, когда некий русский молодой человек принимается за изучение данной проблемы.    

 Исходя из усвоенной русской языковой картины женщины и в силу русской мужской интуиции предполагая, что в женщине все должно быть женским, этот молодой человек смело отправляется в языковое путешествие по телу женщины, не подозревая о том, какие опасности ждут его на этом пути. Он знает, что, как и в русском языке, существительные могут быть женского, мужского и среднего рода, и все это фиксируется с помощью определенных артиклей die, der, das. Он понимает также, что степень овладения иностранным языком оценивается по точности употребления того или иного определенного артикля и потому строго следит за этим.

 Первое, на что обращает внимание юноша, - это женское лицо[i]. Многие слова с точки зрения грамматического рода совпадают: лицо — das Gesicht, губа — die Lippe, щека — die Wange, рот — der Mund, бровь — die Braue, ухо — das Ohr, зуб — der Zahn. Трудности с определением глаза через средний род — das Auge — легко решаются припоминанием возвышенного —“око”, а наименование лба и носа в женском роде — die Stirn, die Nase — придает даже некоторую, пусть и необычную, но все же романтичность образу (“твоя лба”, “красивая носа”) женщины.

    Однако последующее движение вниз ставит в тупик. В самом деле, шея и спина, употребляемые в русском языке в женском роде, оказываются существительными с артиклями мужского рода (der Nacken и/или der Hals, der Ruecken), то, что ниже спины именуется как угодно, но только не в женском роде (das Gesaess, das Hinterteil и даже der Popo...). Важнейшая часть тела человека, особенно женщины, — нога — расплывается в неопределенности среднего рода — das Bein (“ного”). Не лучше и определение стопы — der Fuss. Тогда любая попытка русского мужчины (юноши) сказать, например, некий комплимент немецкой женщине (девушке) превращается во внутреннем монологе, переводимом на иностранный язык, в некое чудовищное иронизирование: ”какой у тебя нежный шей, а какой волнующий спин, какое замечательное “оно” и стройное “ного”... Утешиться можно лишь талией – die Taille (хотя само слово имеет французское происхождение), бедром — die Huefte или, по вкусу, животом — der Bauch. 

    Рассмотрение в анфас также не спасает ситуации. Рука оказывается der  Arm и, например, про женскую ручку уже невозможно восторженно говорить (“хочется поцеловать ваш правый рук?”), хотя вариант с die Нand не исключается. Апофеоз и тупик следования — это обозначение женской груди, самого, может быть, волнующего элемента женского образа. Но и здесь происходит нечто странное: если грудь как часть тела еще “она” — die Brust (как грудная клетка), то попытка сказать нечто возвышенно-лирическое про женскую грудь, подчеркнуть некую мягкость, округлость и прочие интересные моменты наталкиваются на жесткий предел — поэтический термин может быть употреблен только в мужском роде — der (!) Busen. После такой констатации уже невозможно возвышенно сказать что-нибудь вроде: ”на груди природы”, ибо в переводе — “am Busen der Natur” — это звучит непривычно твердо.

     Переход на уровень более общих понятий приносит некоторое облегчение. Как и во многих других языках, наиболее общее понятие — “человек” употребляется в мужском роде и имеет артикль мужского рода — der  Mensch. При этом, однако, достаточно поставить артикль среднего рода и происходит весьма странное превращение: вместо “человека” появляется das Mensch — дрянная женщина, дрянь[ii].   Дискриминация продолжается и на более конкретном уровне. Женское начало заменяется неким средним, бесполым. Тогда и девочка оказывается — das Maedchen, а женщина — ныне уничижительным das Weib.

 Правда, здесь, в свою очередь, возникают вопросы по поводу языковой картины мужчины в русском языке: ведь если у “него” есть рука, нога, голова, грудь, шея и другие части тела, употребляемые в женском роде, то что же там остается мужского? И тогда происходит   открытие языкового парадокса: мое мужское тело, мой мужской образ я могу описать в русском языке преимущественно через понятия и термины женского рода, а в немецком языке я описываю женское тело в терминах мужского рода.

    Таким образом, мы можем зафиксировать взаимные несовпадения языковых представлений: образ женщины в немецком языке выглядит слишком “маскулинным”, а образ мужчины в русском языке — слишком женственным.

 Следует также отметить, что различие языковых картин касается и обозначения таких феноменов, как жизнь и смерть. В немецком языке само понятие “жизнь” лишается признака женского — ведь это лишь das Leben[iii]. Гендерные черты проявляются только в образе смерти — der Tod. Смерть в образе мужчины позволяет лучше понять некоторые мотивы средневековой немецкой культуры, например мотив “девушки и смерти”, которые в русском переводе приобретают оттенок специфических женско-женских отношений, в то время как в немецкой традиции это жестокая и вечная борьба мужского и женского[iv].

    Таким образом, и на уровне гендерной языковой картины человека можно зафиксировать значительные расхождения в немецком и русском языках, которые должны приниматься переводчиком во внимание.

Перейти к следующей главе