Некоторые термины, заимствованные Блохом из латинского языка, были оставлены практически без изменения в силу понятности их корней, а латинские окончания придают словам, так же, как и в немецком языке, некоторый оттенок очуждения. Это связано с тем, что в ХХ в. в немецкой философской традиции использование терминов на основе латинского языка воспринималось в определенной степени как анахронизм. Замысел Блоха заключался, с одной стороны, в осознанном подчеркивании связи со средневековой философской традицией, с другой стороны, в противостоянии современным веяниям, направленным на разрыв с данной традицией.     Таковы понятия Ultimum — Ультимум (как синоним конечного, предельного, основной цели), Primum — первое, Novum — Новум (как синоним действительно Нового), Docta spes — наученная надежда, Incipit vita nova — начинается новая жизнь, Renovatio — восстановление, Reformatio — преображение.

   Блох с большим интересом относился к мистике и использовал некоторые понятия из мистических трактатов, например, упоминавшееся выше «Eingedenken» – «сознавание», которое он считал «подлинно философской категорией»[i]. В некоторых случаях мы сочли возможным перевести эти понятия как кальки, используя латинизированные формы слова.

     Данную стратегию перевода можно прокомментировать мнением Г.Г. Шпета, которому присущ определенный консерватизм. Комментируя трудности перевода "Феноменологии духа", он отмечал особенность терминологии Гегеля, которая заключалась в максимальном использовании оригинальных немецких или онемеченных иностранных (прежде всего, латинских) выражений. Вывод Г.Г. Шпета: "Так как ничего похожего в развитии русской философской терминологии не было, а для нас остается более привычной и более понятной латинская терминология, то было бы простым педантизмом изобретать русифицированную терминологию параллельно немецкой гегелевской или вводить ломаные русские слова там, где традиция не укрепилась или вовсе молчит"[ii]. Вместе с тем Г.Г. Шпет слишком просто разрешает серьезную проблему, каким путем должна развиваться русская философская лексика: путем адаптирования различных иностранных терминов и выражений, возвращения к прежде существовавшим традициям словоупотребления или же введением новых выражений из современного литературного и повседневного языка, а также индивидуального словотворчества.

    Если попытаться выяснить позицию Блоха по данному вопросу, то она обнаруживается в его отношении к языку Гегеля. В своей работе «Субъект-объект. Разъяснения к Гегелю»(1951) он восхищается языком Гегеля, отдавая при этом отчет в сложности и туманности последнего. Предложения Гегеля - это «сосуды, наполненные сильным и жгучим напитком»[iii], а находиться в таком языке - все равно, что в старом городе с извилистыми улочками, но отчетливым центром[iv]. При этом подчеркивается стремление Гегеля опереться на различные источники: его язык - это «музыка из лютеровского немецкого» и «колорит южно-немецкого наследия», там «много швабского», «много обыгрываний народных выражений» и т.д.[v]. Он отвергает ставший традиционным упрек в том, что немецкие философы, за исключением Шопенгауэра и Ницше, пишут плохо. Дело в другом, считает Блох: конечно, язык Гегеля нарушает привычную грамматику, но только потому, что пытается выразить то, что привычная грамматика выразить не может. И если Гегель вводил новые, необычные понятия (Ansichsein, Aussersichsein, Anundfuersichsein), то с отчетливым сознанием необходимости создавать новый язык для философских наук, а не только использовать застывшие, продуманные кем-то другим термины из французского и латинского.

    Блох отмечает еще одно обстоятельство: язык Канта отличается большой точностью, а язык Гегеля -   впечатляющей наглядностью. И если   даже эта наглядность туманна, то это точная передача самого положения дел, ведь следует отличать темное, выраженное точно как таковое, от ясного, которое передано темно[vi]. Есть «объективно трудновыразимое», и задача состоит как раз в его формулировании.

   Итак, Блох берет Гегеля себе в союзники и тем самым подтверждает собственную позицию – право на темноту выражения, подчеркивание текучести понятий, право на языковую импровизацию.